Бандит по кличке монгол. Банда монгола: самая грозная опг в истории ссср. Страна непуганых миллионеров

200 лет назад, 14 сентября по старому (24 сентября по новому) стилю французские оккупационные власти судили 26 русских поджигателей Москвы. Десять самых злостных расстреляли, вероятно, во дворе усадьбы Кожиных в Столешниковом переулке, 6 . Остальным назначили тюремные сроки.

Военно-полевой суд проходил в усадебном доме князей Долгоруковых на Покровке (ныне Колпачный пер., 6) , приспособленном под полицейское управление. Во главе нового ведомства поставили обер-полицмейстеров Виллерса и Пюжо, а комиссарами стали видные московские граждане. Этим нововведением Наполеон решил показать всей Европе, что он, просвещённый правитель, вовсе не собирался сжигать древнюю столицу. А появившаяся в оккупированной Москве городская власть призвана , в том числе в интересах русского населения.

Дом Долгоруковых счастливо избежал пожара и дожил до наших дней. Правда, усадьба оказалась в глубине двора. Грамотно проведённая 15 лет назад реставрация открыла памятник архитектуры сразу в нескольких обличьях: часть южного фасада показана в декоре времён Анны Иоанновны, большая часть вернула себе елизаветинское барокко. А сводчатые подвалы из белого камня откроют Литовский посольский двор эпохи Ивана Грозного.

Невинные коллаборационисты

Невдалеке от французской полиции, в парадном доме российского канцлера графа Николая Румянцева (ул. Маросейка, 17, где сейчас посольство Белоруссии) , наполеоновские власти разместили муниципалитет, набранный из московских купцов, мещан и чиновников. Им надлежало надзирать за дорогами и мостами, госпиталями, размещением войск, продовольствием для бедных.

Глава нового ведомства Пётр Находкин, видно, немало удручённый свалившейся на него должностью, мужественно заявил интенданту французской армии генералу Лессепсу: «Как благородный человек скажу, что не намерен делать ничего противного моей вере и моему государю».

И остался верен своему слову. Ни он, ни большинство его коллег по работе в мэрии ничем себя не запятнали. Когда после изгнания французов Следственный комитет пристрастно изучал деяния коллаборационистов, в большинстве эпизодов не нашёл ничего изобличающего их в предательстве. Но были случаи, когда москвичи, рискуя жизнью, отказывались работать в наполеоновских мэрии и полиции. Так поступил, к примеру, отставной русский офицер д’Оррер, этнический француз, заявивший, что он прежде всего гражданин России.

Члены муниципалитета сделали немало полезного, облегчив участь тех, кто лежал в больницах, скитался по пожарищам без крова, еды и одежды. Хотя часто разумные вроде бы инициативы французов обесценивались из-за того, что армия оккупантов превратилась в шайку мародёров.

Так, купца И. Переплётчикова направили в окрестности города для закупки продовольствия. Ему выдали 900 рублей и десять солдат сопровождения. Если первые 6 четвертей пшеницы он сумел закупить, то вторая покупка сорвалась: по дороге его избили и ограбили сами конвоиры, которые, отняв деньги, скрылись.

И Стендаль был мародёром?

Трижды Наполеон оглашал грозные приказы по армии о прекращении грабежей. 19 сентября - за подписью начальника штаба Великой армии маршала Луи Александра Бертье (кстати, дом, где проживала «тень Бонапарта», - Петровка, 26/2, стр. 5, - не сгорел в пожаре и дожил до наших дней) . 21 сентября вышли сразу два документа за подписью самого Бонапарта. Грабежами не брезговали не только туповатые крестьяне из Шампани и Бретани, но и просвещённые офицеры. Блистательные наполеоновские маршалы покидали Москву на возах, гружённых церковной утварью. Даже офицер интендантского штаба Анри Мари Бейль, которого мир знает под именем Стендаль, воспользовался неразберихой при возгорании дома князей Гагариных (Страстной бул., 15/29) : не удержался и грабанул-таки винный погреб Английского клуба (в пушкинские годы клуб займёт усадьбу Разумовских на Тверской, 21, а до войны 1812 года он находился на Страстном). Детально описывая 40 дней наполеоновской оккупации, Стендаль - то ли из честности, то ли из-за отсутствия стыдливости - ещё не раз признается в своих московских «шалостях».

Анри Мари Бейль прихватил томик Вольтера, бродя по дворцу бывшего военного губернатора Москвы графа Фёдора Ростопчина (Б. Лубянка,14) . Свои несметные сокровища градоначальник вывез в подмосковное Вороново (где спелеологи ищут их по сей день), а такую мелочь, как библиотека, бросил в московском доме. Неслучайно многие исследователи считают Ростопчина инициатором московских пожаров. Это по его приказу 14 сентября из Временной тюрьмы были выпущены на свободу арестанты. Есть версия, что им поставили условие: участие в поджогах. Ему же принадлежит инициатива увезти в эвакуацию весь противопожарный арсенал - недосмотр или умысел? И между прочим, прозвище «русский Нерон», данное Ростопчину, ничуть его не раздражало. Но сравнение с римским императором он получил не только из-за пожара (Нерона, как известно, подозревали в поджоге Рима). По его приказам зверски расправлялись с людьми. Так, купеческий сын Верещагин, безосновательно обвинённый в распространении наполеоновских прокламаций, был зарублен саблями прямо во дворе лубянской усадьбы! После чего чернь привязала жертву к хвосту лошади и погнала по улице. Что с того, что Верещагин, зачитывая прокламации, сам же ими возмущался! Зато патриотизм губернатора, покидавшего город, после такой казни не оставлял сомнений. Кстати, позже граф настаивал на расправе над всеми теми, кто служил французам, но император Александр I, проявив мудрость и терпение, почти всем объявил прощение.

Наполеон утверждал, что никогда не отдавал ошибочных распоряжений. Зато за ним числятся приказы преступные, в частности приказ, достойный вандала: взорвать московский Кремль. Это было деяние вполне бессмысленное, продиктованное одним лишь низким желанием уничтожить культурно-историческое достояние непокорного народа.

Готовясь к отступлению из Москвы, Наполеон приказал забрать из Кремля все ценности, которые только можно было увезти. Кремлевские соборы были ограблены подчистую. С колокольни Ивана Великого даже сняли крест, полагая, что он золотой. Остальное было обречено на уничтожение.

Исполнение варварской акции было поручено маршалу Мортье, в распоряжение которого поступили все артиллерийские запасы, оставшиеся в Москве после ухода французов. В течение двух дней Мортье деятельно начинял Кремль порохом. В ночь с 22 на 23 октября маршал оставил Москву и уже издали пушечным выстрелом подал сигнал саперам, оставшимся в городе.

Серия чудовищных взрывов потрясла спящую столицу. В окрестных с Кремлем домах обрушились потолки и стены, людей буквально выбросило из постелей. Полуодетые, израненные осколками стекол и камней москвичи в ужасе метались по улицам. Но, несмотря на панику, многие бежали в Кремль — тушить начавшиеся пожары.

Защищая нашу национальную святыню, отдали свои жизни безымянные русские люди - москвичи и вступившие в город казаки. Очевидец, французский генерал Сегюр вспоминал: «Они были уничтожены, раздавлены, подброшены в воздух вместе со стенами дворцов... затем, перемешавшись с обломками стен и оружия, оторванные части их тел падали далеко на землю, подобно ужасному дождю».

К счастью, разрушения в Кремле не были так велики, как можно было ожидать. Пострадали только части восточной и южной стены с четырьмя башнями. Колокольня Ивана Великого треснула сверху донизу, но устояла. Уцелели также все кремлевские дворцы, соборы, церкви и монастыри.

Причину этого обычно видят в том, что хлынувший во время взрывов дождь залил несколько мин и подкопов с 60-ю бочками пороха, а фрацузы слишком торопились покинуть город, чтобы заниматься минированием заново. Но существует также показание пленного французского офицера Фезанзака о том, что маршал Мортье нарочно отпустил для взрывов негодный порох, не желая нести ответственность за безумное распоряжение Наполеона. Если это соответствует действительности, то, возможно, черти в аду припекают маршала не так сильно, как самого императора.

Спасти весь мир, как мечтал Достоевский, красоте, наверное, не под силу, но иногда она может спасти хотя бы самое себя.

Днем в Москву вступил первый отряд русских войск. Это были донские казаки под командованием генерал-майора Иловайского. Генерал экстренно доложил своему командованию два важных известия: «Москва пуста! Французы пытались уничтожить Кремль, но он, несмотря на разрушения, устоял!».

Увы, сегодня в Кремле ничто не напоминает о самопожертвовании тех, кто в грозном 1812-ом предотвратил его уничтожение.

P.S. Общий итог пребывания французов в Москве был таков: из 9.158 каменных и деревянных домов осталось 2.626, а из 8.520 таких же магазинов — 1.368. Из 290 храмов сгорело — 12, обгорело — 115, оставшиеся были разграблены. На улицах и площадях валялось 11.959 человеческих и 12.576 лошадиных трупов.

Москва, сентябрь 1812 года. Грабежи

Грабежи начинаются в первый же вечер присутствия французов в городе. Их не может прекратить даже пожар. Из подвалов, из развалин сгоревших домов, складов и магазинов тащат все: картины, вазы, ром, сахар, чай, вино, муку, шубы. Грабят церкви, переливая в слитки ободранное с икон серебро и золото. Грабят москвичей, могут прямо на улице заставить снять теплую одежду или сапоги.

Солдаты из частей, расквартированных за чертой Москвы, ходят в город, как на промысел. Француз-мемуарист свидетельствует: «Невозможно было и думать о поддержании порядка. Все, кто не стоял под ружьем и не исполнял непосредственно служебной обязанности, уходили, пользуясь разными предлогами. Котлы стояли без огня и кашеваров; посланные за дровами, соломой или водой не возвращались назад. Беспорядок дошел до такой степени, что убегали даже некоторые из патрулей».

Командиры полков смотрят на грабежи сквозь пальцы: для солдат это единственный источник пропитания. Русские крестьяне, в отличие от европейских, не привозят товары на рынки захваченного города. Тех немногих, кто на это решился, французы тут же ограбили, и больше желающих не нашлось. За еду французам приходится драться между собою: у солдат корпусов, стоящих дальше от города, добычу отнимают солдаты ближних, а гвардейцы отнимают у всех. Как пишут мемуаристы-французы, в конце концов Наполеону приходится установить график грабежей, которые официально именуются приготовлением запасов продовольствия: разные корпуса имеют право посылать в Москву отряды за добычей в определенные дни: день — Старая гвардия, день – Молодая гвардия, день – корпус Даву и так далее, по очереди.

Маршал Бертье – маршалу Даву:

«Император с неудовольствием усматривает, что несмотря на приказ, отданный вчера о прекращении грабежа, грабеж производился сегодня точно в таких же размерах, как и прежде».

«Мы шли по превосходной дороге ко дворцу, называемому Петровский, где остановился на жительство Император… Наконец, прибываем мы на бивак, расположенный как раз против города. Мы ясно видим громадную пирамиду, которую образовали вывезенные из Москвы мебели и фортепьяно».

Москва, Петровский парк, сентябрь 1812 года

В парке возле Петровского дворца, был один из лагерей французского войска. Садовые павильоны и вырытые вокруг землянки ломились от роскоши: в них натащили персидские ковры, венецианские зеркала, французскую мебель, меха, посуду и Бог знает что еще из ограбленных московских домов.

Из воспоминаний французского офицера Эжена Лабома:

«Штабы, расположенные со своими генералами вокруг дворца, устраивались в английских садах, ютились в гротах, китайских павильонах, киосках, садовых беседках… В нашем лагере можно было увидеть людей, одетых татарами, казаками, китайцами; одни носили польские плащи, другие – высокие шапки персов, баскаков или калмыков. Таким образом, наша армия в это время представляла картину карнавала. Армия страшно радовалась награбленным вещам… люди утешались хорошей едой и барышами, которые они извлекали, торгуя всевозможными предметами, принесенными ими из Москвы… Наш лагерь совершенно не походил на армию, а скорее имел вид громадной ярмарки, где военные, преобразившись в купцов, продавали за бесценок драгоценные вещи. Люди жили в ужасную непогоду среди поля, под открытым небом, и в то же время они ели на фарфоровых тарелках, пили из серебряной посуды и вообще обладали такими предметами роскоши, которые можно было себе представить только среди очень богатой и комфортабельной обстановки».

Москва, берег Москвы-реки за Калужскими воротами

В землянках, в парках и на лугах жили и простые москвичи. Правда, ели они не на серебряной посуде. Пищу добывали на огородах и в разоренных домах, грелись у костров. Москвичка Елена Похорская вспоминала на склоне лет, как две недели прожила на Орловом лугу, на берегу Москвы-реки за Калужскими воротами: «Насчет пищи мы жили без нужды. Все кондитерские остались отперты, да частные кладовые, да ряды. Бери кто что хочет, особенно в рядах. Они горели, да не все, и много в них добра осталось. У нас на лугу постоянно самовары кипели, либо разложат огонь и варят какую-нибудь похлебку. Провизию брать из рядов да из кладовых мы не считали грехом, потому что и без того бы не уцелела; не умирать же нам с голоду».

Из воспоминаний маркиза де Шамбре:

«Судьба жителей, оставшихся в Москве, стала ужасной. Покинув дома, обреченные на сожжение, они бродили по городу, сгибаясь под тяжестью захваченного с собою имущества, подвергаясь насилиям солдат, которые, оскорбив и ограбив их, доходили в своем варварстве до того, что принуждали их нести в лагерь у них же отнятое добро. Необходимость во взаимной помощи заставляла их соединяться толпами, которые располагались вместе на ночлег под открытым небом. Изнемогая от голода и усталости, они питались овощами, находимыми в огородах».

Москва, улица Покровка, сентябрь 1812 года

В 1812 году в Москве впервые прозвучало слово «муниципалитет». В воззвании к москвичам было обещано: он «будет заботиться о вас, о ваших нуждах, о вашей пользе». Московский муниципалитет, созданный французами, располагался в доме Румянцева на Покровке. Создание органа местного самоуправления было поручено бывшему французскому консулу в России Лессепсу. В московском муниципалитете служили 87 человек, в том числе 20 иностранцев. Среди русских служащих муниципалитета были не только купцы и чиновники, но и двое дворовых людей и один вольноотпущенный.

Мэром, или городским головой, назначили московского купца Петра Находкина. Когда Лессепс сообщил ему об этом, Находкин сказал: «Как честный человек, я должен прежде всего объявить вам, что никогда ничего не сделаю против моей веры и моего Государя». Удивленный Лессепс отвечал: «Вражда императора Наполеона с императором Александром до вас не касается; ваши обязанности будут состоят лишь в том, чтобы наблюдать за благоденствием города». Члены муниципалитета должны были носить красную ленту через плечо, а городской голова – белый пояс. Заместителями мэра Находкина были назначены именитый гражданин Федор Фракман, купец Петр Коробов и надворный советник Бестужев-Рюмин. После ухода французов из Москвы дела соотечественников, сотрудничавших с оккупантами, рассматривала специальная Следственная комиссия. Приговор признал, что их «вины большей частью состоят в одной только слабости духа, не позволившей им упорствовать с твердостью против угроз и насилий бесчеловечного врага». Однако 22 муниципальным служащим были назначены разные наказания, самое строгое — к лишению чинов, дворянства и ссылке в Сибирь.

Трасса Маросейка — Покровка, похоже, была главной улицей «французской Москвы»: в начале ее, в доме Разумовской, жил генерал-губернатор маршал Мортье, посредине был муниципалитет, а в доме Долгоруковых размещалась муниципальная полиция с 2 главными и 15-ю простыми комиссарами. Здесь же, проходил 12 сентября судебный процесс над «поджигателями», которых приговорили к казни.

Москва, берег Москвы-реки у Новодевичьего монастыря

Французский муниципалитет не был помехой бесконечным сценам грабежа и насилия на улицах Москвы. Их воспоминаний купчихи Анны Кругловой: «Моя тетка пошла за чем-то в монастырь, и погонись за ней солдат. Она бежать к реке, и вошла в воду по горло. Солдат стоит на берегу, дожидается, чтоб она вышла. А она себе на уме была: целый час простояла, вся продрогла, а его таки переупрямила: ушел с досады. Тогда и она из воды вылезла, пришла к нам».

Москва, церковь св. Екатерины на Большой Ордынке

Другой очевидец событий 1812 года в Москве вспоминал, как они с братом проходили мимо церкви святой Екатерины на Большой Ордынке и услышали стоны и крик: «Не мучьте меня; лучше предайте смерти!» Заглянув в храм, братья увидели человека с окладистой черной бородой, стоявшего меж двух солдат, держащих его за руки; третий колол его обнаженную спину острием сабли, приговаривая: «Сказывай, поп, где зарыто церковное серебро и золото!» «Мученик, вспоминает мемуарист, от невыносимой боли рвался из рук злодеев и в исступлении кричал диким голосом».

Москва, Высоко-Петровский монастырь

Большинство храмов Москвы при французах были закрыты, и не только ограблены, но и осквернены. В Даниловом монастыре и здесь, в Высоко-Петровском, французы устроили скотобойню: двор монастыря был покрыт запекшейся кровью, везде валялись гниющие внутренности животных, в соборной церкви была мясная лавка, на гвоздях, вбитых в иконостас, висели битая птица и требуха.

В храме Рождества в Столешниках французы варили пищу, в костер под котлом бросали иконы. В храме Троицы в Сыромятниках держали лошадей, в церкви Петра и Павла в Лефортове – быков. В Кремле, где жил Наполеон и поддерживался порядок, разорение храмов также было упорядочено. В Успенском соборе, вместо паникадила, висели весы, на которых взвешивали золото и серебро, выплавленное из награбленых церковных сокровищ; на иконостасе отмечались цифры добытого, рядом стояли плавильные горны и стойла для лошадей. В кремлевских храмах Спаса на Бору и Николы Гостунского находились склады овса, сена и соломы. В Верхоспасском соборе престол служил обеденным столом, а рядом стояли кровати. В алтаре собора Чудова монастыря маршал Даву устроил себе спальню. Страшно подумать, что писали бы до сих пор просвещенные европейцы, если бы русские солдаты, вошедшие в 1814 году в Париж, ограбили бы Нотр-Дам-де-Пари или устроили скотобойню в церкви Сан-Сюльпис. И если русских они привыкли называть «варварами», то что могли бы они сказать о себе?.

Москва, костел св. Людовика

Из воспоминаний аббата Сюрюга, настоятеля католического храма святого Людовика в Москве в 1812 году: «В продолжение шестинедельного пребывания французов, я не видал даже тени Наполеона. Он не посетил нашего храма и вероятно и не думал об этом. Четыре или пять офицеров старых французских фамилий посетили богослужение; двое или трое исповедовались.

Во время их пребывания здесь из них умерло до 12-ти тысяч, и я похоронил, по обрядам церкви, только одного офицера и слугу генерала Груши. Всех других, офицеров и солдат, зарывали их товарищи в ближних садах. В них нет и тени верования в загробную жизнь».

Московские окраины, сентябрь 1812 года

Все чаще французские грабители встречали отпор простых москвичей. Из воспоминаний московской жительницы: «К нам вломился неприятельский солдат. У него на плече была длинная дубина; он схватил отца за ворот. Я подбежала сзади к этому разбойнику, выхватила у него дубину, да хвать его по затылку. Он упал; мы все на него бросились, порешили с ним и оттащили его в пруд. В этот пруд да в оба колодезя много побросали мы непрошеных гостей».

Из воспоминаний московского жителя: «Иду я раз ранним утром по Девичьему полю; вышел человек из ворот дома, по платью, должно быть, мещанин, а полем идет француз и зовет его: алё. Француз кричитъ але, а наш ему алё и манит его руками, головой кивает и показывает, чтобы он за ним шел; а сам къ воротам назад побежал. Француз за ним. Вижу, наш побежал к колодезю и машет руками, в колодезь показывает. Как француз нагнулся, наш-то уперся ему в шею обеими руками и бросил его в колодезь. Наш вышел опять из ворот, пошел вдоль забора и остановился около меня. Что, говорит, видел? Хоть одним меньше! А я говорю: за что ты его сгубил? Ведь он на тебя не нападал. Он взглянул мне прямо в глаза и говорит: «Должно быть, они у тебя жены не отнимали, да никто из твоих под пулями не стоит, да не видал ты лошадей в наших храмах!»

Стендаль. Репортаж из Москвы 1812 года:

«Очаровательный город, один из прекраснейших храмов наслаждения, превратился в черные зловонные развалины, среди которых бродили несколько несчастных собак и несколько женщин в поисках пищи».

Лев Толстой, «Война и мир», Москва

Строки Стендаля, посвященные московскому походу и другим войнам Наполеона, будет не раз перечитывать другой великий писатель – Лев Толстой. «Я обязан ему тем, что понял войну. Во всем том, что я знаю о войне, мой первый учитель – Стендаль», — напишет Толстой впоследствии. Отец писателя, Николай Ильич, в чине подполковника участвовал в Отечественной войне 1812 года и заграничных походах русской армии. Образы Москвы 1812 года, запечатленной на страницах «Войны и мира», благодаря Льву Толстому войдут в золотой фонд мировой литературы.

О том, что дом Соллогубов на Поварской улице изображен в «Войне и мире» как Дом Ростовых, знают все. А на Воздвиженке, 9 сохранился дом старого князя Болконского из «Войны и мира». Именно сюда, «к старому мрачному дому на Воздвиженке», подъезжает экипаж с Наташей Ростовой, отец привозит ее знакомиться со старым князем. Знакомство не удается: хозяин сначала не выходит к гостям, а затем появляется не по-светски: в халате и колпаке, оглядывает Наташу, но ни слова ей не говорит. В реальности этот дом принадлежал князю Николаю Сергеевичу Волконскому, деду Толстого по материнской линии, который и стал прототипом старика Болконского в романе. Толстой знал этот дом и в молодости часто в нем бывал.

Москва, Кремль, сентябрь 1812 года

После того, как московский пожар прекратился, Наполеон возвратился в Кремль. Он провел в Москве еще целый месяц. Мемуары французов рисуют странную картину: император, обычно бодрый и деятельный, как будто впал в прострацию. Маршалы засыпали его вопросами и планами: что делать дальше, зачем мы сидим в сожженной Москве, надо выбрать — идти на Петербург, возвращаться в Смоленск и Литву, прорываться на Украину. Наполеон не отдавал приказа. Обстановка требовала действий: Кутузов, перейдя с Рязанской дороги на Калужскую, накапливал силы. Партизаны и крестьянские отряды хозяйничали на растянутых французских коммуникациях между Смоленском и Москвой, перехватывали курьеров, нападали на отдельные части. Армия, упражняясь вместо боев в ежедневных грабежах, таяла и превращалась в вооруженную толпу. Близилась зима. А император либо занимался тем, что могло подождать – лично проводил строевые смотры, редактировал театральные уставы, либо не занимался ничем.

Из воспоминаний графа Сегюра:

«Замечали, что он старался продлить время, проводимое за столом. Раньше его обед был простой и кончался очень быстро. Теперь же он как будто старался забыться. Часто он целыми часами полулежал на кушетке, точно в каком-то оцепенении, и ждал с романом в руках развязки своей трагической судьбы».

Наполеон, война и мир, Москва

Не дождавшись предложений о мире от русского царя, Наполеон начинает искать мира сам. Мало того, что всесильный император, вынужден просить мира у русских, которых считал уже побежденными – он ищет содействия случайных людей, подвернувшихся ему в захваченной Москве. Сначала просит генерал-майора Ивана Тутолмина, начальника Воспитательного дома, не бросившего лежавших в нем раненых, послать в Петербург чиновника с письмом: Наполеон готов к переговорам о мире. Потом к нему приводят не успевшего уехать из Москвы отставного капитана гвардии Ивана Яковлева, отца Александра Герцена. Наполеон обещает доставить его с семейством до русских аванпостов, но просит Яковлева передать личное послание императору Александру. Наполеон пишет русскому царю из его захваченного дворца, но кажется, чуть ли не заискивает.

Из письма императора Наполеона Бонапарта императору Александру Первому:

«Я веду войну с вашим величеством без всякого озлобления. Простая записочка от вас, прежде или после последнего сражения, остановила бы мое движение и, чтобы угодить вам, я пожертвовал бы выгодою вступить в Москву. Если ваше величество хотя отчасти сохраняете прежние ко мне чувства, то вы благосклонно прочтете это письмо».

Петербург. Война и мир

Александр не отвечает. С очередными предложениями о мире Наполеон посылает в ставку Кутузова генерала Лористона. «Я желаю мира, — напутствует он парламентера, — мне нужен мир; я непременно хочу его заключить, только бы честь была спасена». Миссия Лористона безрезультатна. Наполеон знает, что при русском дворе с самого начала войны противоборствуют «партия мира», склонная к компромиссу, и непримиримая «партия войны». «Партия мира» влиятельна: в ней канцлер граф Румянцев, граф Аракчеев, министр полиции Балашов, великий князь Константин Павлович, императрица Мария Федоровна. Но Кутузов не принадлежит к ней. И император Александр знает, что после сожжения Москвы переговоры о мире с Наполеоном чреваты возмущением в армии. Граф Аракчеев наверняка показывал царю письмо генерала Багратиона, пришедшее еще в августе.

Из письма генерала Багратиона графу Аракчееву:

«Слух носится, что вы думаете о мире; чтобы помириться – Боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться! Вы поставите всю Россию против себя и всякий из нас за стыд поставит носить мундир… надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах: ибо война теперь не обыкновенная, а национальная».

В разоренной Москве Наполеон приказывает открыть театр. До войны в Москве была французская труппа, и часть актеров остались в городе. В доме Позднякова на Большой Никитской, не сгоревшем в пожаре, обнаруживается домашняя театральная сцена, такие были тогда во многих богатых московских домах. Ее приводят в порядок: вешают занавес, сшитый из парчи, над партером вместо люстры – взятое из церкви паникадило, костюмы актерам шьют из кусков священнических риз, которые солдаты выменивают на хлеб. Оркестр набрали из полковых музыкантов. Билетов нет, афиши рисовали от руки, но за вход брали деньги.

13 сентября наполеоновский театр открывается двумя пьесами: комедией «Игра любви и случая» и водевилем «Любовник, сочинитель и лакей». Потом дано было еще десять представлений, продолжавшихся до самого ухода французов из Москвы. Особенно восхищали зрителей дивертисменты с русскими плясками. По вечерам дом Позднякова светился огнями, улица была заставлена экипажами. Вокруг дома стояли караулы и множество бочек с водой – французы боялись поджога. Партер занимали солдаты, в первых рядах – гвардейцы; в ложах сидели офицеры, генералы и маршалы. В театре бывал и Наполеон, для которого устраивали и особые музыкальные вечера в Кремле.

Занятие театральными делами, видимо, давало Наполеону иллюзию деятельности. Перед самым выходом из Москвы он потратил три вечера, редактируя устав театра «Комеди Франсез». Призвав руководителя московской французской труппы, он стал составлять список актеров «Комеди Франсез», которых нужно было выписать из Парижа в Москву.

«Наши занятия были прерваны неожиданным приездом адъютанта Мюрата, — вспоминал директор французского театра. «Что нового?» — спросил император, все еще рассматривая свой список. — «Государь! Мы разбиты!» - отвечал посланный». Ветер с юга доносил до Москвы орудийную канонаду.

В этот день, 6 октября, Мюрат был разбит русскими под Тарутином. Оцепенение кончилось, водевили в московском театре сменялись драмой, затем трагедией отступления. Услышав о поражении при Тарутине, Наполеон приказал немедленно готовиться к походу. На следующий день он выступил из Москвы во главе армии.

Французы уходят из Москвы через Калужскую заставу. Через пять дней при Малоярославце состоится второе генеральное сражение Отечественной войны, после которого Наполеон впервые не решится атаковать русских — и повернет назад, на разоренную им же Смоленскую дорогу. Свидание Москвы с Бонапартом завершилось. До окончательной гибели Великой армии оставалось два с половиной месяца.

Армия могла еще сражаться – это она докажет в ближайшие недели. Но по виду она уже напоминала цыганский табор. Интендант Пасторе свидетельствует: «Обоз Главной квартиры составлял тогда более 10000 повозок. У каждого солдата была поклажа, у каждого офицера – фургон или дрожки, или телега, или коляска. В этих повозках были напиханы как попало меха, сахар, чай, книги, картины, актрисы московского театра».

Москва, Кремль, октябрь 1812 года

На прощанье император приказывает снять золотой крест с колокольни Ивана Великого. Наполеон хочет украсить им купол Дома инвалидов в Париже. Крест сорвался и упал на землю. Но это не последний приказ.

В Москве остается французский арьергард под командованием маршала Мортье. Наполеон приказывает ему взорвать Кремль и другие крупные здания. На месте Москвы должно остаться пепелище. На работы сгоняют пойманных в Москве русских. «Меня взяли французы, — рассказывал потом один из них, — и других многих работников из наших привели и приказали нам рыть подкопы под кремлевские стены, под соборы и под дворец. A у нас просто руки не подымались. Пусть все погибает, да хоть не нашими руками. Да воля не наша была: как ни горько, а копай! Окаянные-то тут стоят — и как увидят, что кто из нас плохо работает, так сейчас прикладами бьют: у меня вся спина избита».

Ненастной октябрьской ночью москвичи разбужены грохотом взрывов. «Кремль освещен был зловещим пламенем пожара, — вспоминал очевидец. — Один взрыв следовал за другим, земля не переставала колебаться. Все напоминало, казалось, последний день мира».

Взрывы разрушили три башни Кремля, разворотили Арсенал. Сгорели Царский дворец и Грановитая палата, упали звонницы Ивана Великого. Сама колокольня устояла. Вовремя пошедшие дожди затушили часть подожженных фитилей, да и подневольные русские рабочие, надо думать, изо всех сил халтурили.

Москва, Новодевичий монастырь, октябрь 1812 года

Французы пытались взорвать и Новодевичий монастырь, который приняли поначалу за военный форт и заняли кавалерийским отрядом. Рискуя жизнью, монахини спасли свою обитель. Вот что запомнила одна из них: «В подвалах под церковью были оставлены бочки с порохом и боевыми зарядами; у самой церкви поставлена бочка с вином. При выходе солдат из монастыря генерал велел зажечь вино и повторил священнику: «Уходите скорей и молитесь». Наши смотрят, не знают со страха что делать, и только Бога призывают на помощь. Да вдруг опомнились и бросились вытаскивать из склепа пороховые бочки и стали их заливать водой. А вино все выгорело и разлилось, да к счастью на двор. Огненные ручьи заливали, не дали им добежать до деревянных строений. Бросились по кельям и церквам, где стояли неприятели. Там во многих местах была разложена солома, а в нее воткнуты зажженные свечи. Бог помиловал, все успели погасить».

Кутузов узнает о выходе Наполеона из Москвы около полуночи 10 октября в своей ставке в Леташевке. Партизан Сеславин, укрывшись в лесу где-то под Наро-Фоминском, наблюдает за проходящей мимо французской гвардией и видит самого Наполеона. Сомнений нет – неприятель ушел из первопрестольной. Партизаны шлют гонца в штаб армии, дежурный штаб-офицер Бологовской летит к Кутузову. Фельдмаршал уже спит, его будят, и он принимает гонца сидя на постели. «Расскажи, друг мой, что такое за событие, о котором ты привез мне вести? – спрашивает он. Бологовской начинает подробно докладывать по уставу, но Кутузов прерывает его: «Говори скорее, не томи душу». Когда Бологовской закончил, Кутузов хотел что-то сказать, но вдруг, как вспоминает очевидец, «не заплакал, а захлипал и, обратясь к образу Спасителя, сказал: «Боже, Создатель мой, наконец Ты внял молитве нашей. С сей минуты Россия спасена».

Французский арьергард покидает Москву к вечеру 11 октября. Ночью в город через Тверскую заставу проникают казаки генерала Иловайского. Они видят страшную картину разрушений. Московские мальчики 1812 года еще несколько лет будут играть в войну среди пустырей и обгоревших руин. Один из них, сын купца Беккера, которому было тогда 8 лет, вспоминал полвека спустя: «Страшно было видеть опустошение Москвы. Где стояли дома деревянные с мезонинами, видны были только печи в три яруса, стоящие одна на другой, как башни. На Тверской огромные дома стояли обгорелыми. За Тверскими воротами открывалось взору почти чистое, необозримое поле. Это так сильно меня поразило, что и теперь нередко вижу во сне, как я хожу в Москве по погорелым улицам, по запустелым дворам, заросшим репейником и крапивой, каких много оставалось еще очень долго, и куда мы мальчиками собирались играть в казаков и французов».

В доме московских генерал-губернаторов на Тверской, где сегодня расположена московская мэрия, гвардейцы сержанта Бургоня оставили после себя полный разгром: печи топили оконными рамами, под потолком жили стаи птиц, налетевших в открытые окна. Еще непригляднее выглядели другие дома, где квартировали французы. В парадной зале одного из них обнаружилось, как выразился мемуарист, «безымянное между порядочными людьми место». Лингвисты считают, что именно в тот год французы подарили русским слово «сортир»; по-французски оно на самом деле значит выход. Из 9158 домов Москвы уцелело 2626. Из 290 храмов сгорело 127, а остальные были разграблены. На улицах после ухода французов осталось лежать без малого 12 тысяч человеческих тел и 12 с половиной тысяч трупов лошадей. Ущерб, нанесенный городу непрошеными гостями, оценивался в 320 миллионов рублей.

Москва, октябрь – декабрь 1812 года

«Пожар способствовал ей много к украшенью» — в бессмертной фразе Скалозуба из «Горя от ума» есть доля истины. Восстановление Москвы стало «национальным проектом» полслевоенной эпохи. Из казны было отпущено 5 миллионов рублей для выдачи беспроцентных ссуд москвичам, восстанавливающим свои дома. За пять послевоенных лет было выстроено заново и отремонтировано 8 с половиной тысяч зданий – больше, чем сгорело в 1812-м. Большой театр, Манеж, новое здание Верхних Торговых рядов на Красной площади, Александровский сад – большие строительные проекты тогдашней Москвы, и сегодня определяющие облик ее центра. Прежней, допожарной Москвы, было не вернуть, но новая, ампирная – стала величественным памятником победы в Отечественной войне. Вокруг восстановленного Кремля было создано полукольцо широких площадей. Да и Садовым кольцом Москва обязана 1812 году – именно в ходе восстановления Москвы срыли древний земляной вал и устроили широкую кольцевую магистраль вокруг центра.

Москва. Монументы 1812 года

Трофейные французские пушки заняли свое место у восстановленного Арсенала, но сооружение главных московских монументов победы над Наполеоном было впереди. Первыми в 1834 году поднялись Триумфальные ворота на площади Тверской заставы – там, где в Москву в 1814 году вошли русские войска, возвращавшиеся из покоренного Парижа. В основании монумента была бронзовая доска с надписью: «Сии Триумфальные ворота заложены в знак воспоминания торжества российских воинов в 1814 году и возобновления сооружением великолепных памятников и зданий первопрестольного града Москвы, разрушенного в 1812 году нашествием галлов и с ними двунадесяти языков».

Главным памятником победы в Отечественной войне стал храм Христа Спасителя в Москве, заложенный по обету императора Александра Первого в день пятилетия освобождения Москвы от французов. Первоначально величественный храм в стиле классицизма планировали построить на Воробьевых горах, на террасе высокого берега Москвы-реки. Затем, при уже Николае Первом, для храма выбрали другое место — на Волхонке – и другой стиль – «русско-византийский». Строительство самого громадного храма Москвы продолжалось более полувека. Его нижняя галерея стала мемориальным музеем Отечественной войны.

В годы войны с национальной историей и ее святынями, при реконструкции Москвы в 1930-е годы храм Христа Спасителя был взорван, Триумфальные ворота – разобраны. Их воссоздали спустя десятилетия: ворота на новом месте, на Кутузовском проспекте – в 1968 году, храм – в 1997-м. В 2012 году, к 200-летнему юбилею Отечественной войны, новые Триумфальные ворота были отреставрированы.

Москва, осень 1912 года

В 1912 году в Москве торжественно, с участием императорской фамилии, отпраздновали 100-летие победы в Отечественной войне. На торжества пригласили доживших до юбилея участников и очевидцев битв с Наполеоном – благодаря фотографиям вековой давности мы можем увидеть их лица. К юбилею в Москве намеревались открыть Музей 1812 года: собирали коллекцию экспонатов, проводили конкурс на проект музейного здания. Тогда этот замысел не удалось осуществить.

Музей 1812 года открыт в Москве в наши дни – в сентябре 2012-го. Для него построили специальный павильон во дворе здания Городской думы, входящего в комплекс Исторического музея. В экспозиции – и экспонаты, собранные еще сто лет назад, и новые находки и материалы.

Москва, дом Гончарова у Яузских ворот, осень 2012 года

Один из домов допожарной Москвы оставался невосстановленным рекордное время – 199 лет. Великолепный классический дворец на Яузской улице до войны принадлежал Афанасию Гончарову, деду жены Пушкина. Наталья Николаевна родилась 27 августа 1812 года, на следующий день после Бородинского сражения, и в доме дедушки побывать не успела. После войны Гончаровы продали дом, верхние этажи которого сгорели в 1812-м, а новые владельцы не стали его восстанавливать. Так он и простоял – с одним цокольным этажом, перекрытым крышей – до 2007 года, когда началась реставрация его прежнего облика.

RSS лента комментариев к этой записи. Вы можете

В этом году мы отмечаем 200-летие Отечественной войны 1812 года. Сейчас благодаря художественным фильмам и книгам та пора многим кажется невероятно романтичной. Галантные французы, кавалерист-девицы, пардон, мадам, не желаете ли со мной на рандеву? Однако заблуждаться не стоит. Современники считали Наполеона воплощением дьявола, а в планах у него было целенаправленное уничтожение русского народа.

Война 1812 года была совсем другого типа, нежели все войны до нее. Кроме мощнейшей идеологической, пропагандистской поддержки с помощью прессы, книг, фабрикации слухов, наглядной агитации в картинках, которые вешались на заборах для простых людей, этакий аналог нынешнего ТВ, была проведена крупномасштабная финансовая афера. В экономику противника Наполеона - России, Англии и Австрии вбросили огромное количество фальшивых денег. Для дестабилизации финансовой системы врага их выпускали и раньше, но впервые это приняло такой масштабный характер. Это была реальная финансовая война.

Дело поставили с размахом: работали два печатных двора в Париже и два в Варшаве. Оборудовали даже специальную «пыльную» комнату, в которой свежие банкноты возили по грязному полу, придавая им вид бывших в обращении. Во время оккупации типографию для рублей открыли прямо в Москве, на Рогожской заставе, во дворе старообрядческой церкви.

Фальшивка

Сохранилась записка министра финансов Дмитрия Гурьева, где тот сообщал Александру I, что в 1811 году, по имеющимся у него агентурным сведениям, «французы выпустили в Варшаве через посредство Дюка де Бассано и какого-то банкира Френкеля до двадцати миллионов рублей ассигнациями достоинством в 100, 50, 25 рублей». Это 4,5 процента всех денег, какие вообще ходили в России!

Рубль начал трещать по швам. Некоторые историки считают, что за 1811 - 1812 годы в экономику России было влито до 120 миллионов фальшивых рублей. Генеральный контролер главного управления ревизии доносил императору Александру I: «Войны Вашей бабушки были игрушкой в сравнении с нынешними… Вы должны остановить эмиссию». К войне за рубль ассигнациями давали 25 копеек серебром.

По качеству исполнения французские фальшивки превосходили оригиналы - отличались голубоватым оттенком бумаги, более четким водяным знаком, глубоким рельефным тиснением, ровным расположением букв. Это, кстати, и подводило фальшивомонетчиков: отличить их было при желании можно именно из-за качества работы. Однако незнание французами русского языка привело к забавной путанице букв: «госуЛарственной», вместо «государственной» и «хоЛячей», вместо «ходячей». Но массы - и крестьяне, да и дворяне тоже - были в основном неграмотны, так что такие ошибки сходили с рук.

Напрашивается вопрос: а как же выстояла экономика России после такого огромного вливания ничем не обеспеченных денег? Очень просто. Россия быстро выиграла войну, и фальшивки просто не успели в достаточном объеме распространиться. На Рождество 1812 года последний оккупант был вышвырнут за пределы России. Потом сыграл свою роль один немаловажный фактор - в стране, особенно среди крестьян, царили натуральные отношения. И бумажных денег они отродясь не видели. В лучшем случае серебро и медь. Корова - главное богатство крестьянина - стоила от рубля до двух, ведро водки - 30 копеек, а Наполеон выпускал купюры по 25, 50, 100 рублей. Разменять их тоже было негде. Кстати, и зарплату своим войскам он платил фальшивыми деньгами, на которые его армия толком не могла ничего купить. Кстати, та же вещь произошла и в 1941 году. В колхозном СССР, где царили натурально-хозяйственные отношения, напечатанные Гитлером фальшивки также не имели успеха.

Но вернемся к наполеоновской афере с фальшивками. Даже те крестьяне, которые соглашались продавать продовольствие, а таких было немного, отказывались брать бумажные деньги такого номинала. Французские солдаты, получившие жалованье, не могли его потратить. При отступлении костры замерзающих оккупантов нередко разжигались фальшивыми ассигнациями. Миллионы сгорели. Но часть все же осталась в стране. После победы для восстановления экономики министры предлагали провести реформу, выпустить новые деньги и таким образом отсечь фальшивки. После долгих раздумий Александр I отказался от этого плана. Выбрал самый дорогостоящий, зато и самый гуманный способ. Сказал: «Для некоторых моих бедных подданных попавшая им в руки бумажка в 50 или 100 рублей - целое состояние. И я не могу лишить их его». Император приравнял хождение фальшивых и настоящих денег, изымая их уже только через банки. Только к 1824 году издали указ, что в основном все фальшивые деньги изъяты. Но попадались они до конца 1840-х годов. Россия выстояла не только против вторжения, но и экономической провокации.

Анархисты

Это чудо я объясняю мыслью, которую сформулировал знаменитый русский публицист Иван Солоневич. Он пишет: «Россия… всегда представляла более высокий тип государства, чем нападавшие на нее государства. Потому что государственная организация Великого княжества Московского и Империи российской всегда превышала организацию всех своих конкурентов, противников и врагов - иначе ни великое княжество, ни царство, ни империя не смогли бы выдержать этой борьбы не на жизнь, а на смерть». К этому можно смело прибавить и Советский Союз, который по тем же причинам выстоял в Великой Отечественной войне. Все войны, которые вел Запад против России, что в 1812-м, что в 1941-м, что сейчас, только, может, менее заметно, сводились к уничтожению русской, российской цивилизации, самой нации.
Николай Бердяев в «Философии неравенства» метко заметил, что «в нацию входят не только человеческие поколения, но также камни церквей, дворцов и усадеб, могильные плиты, старые рукописи и книги и, чтобы понять волю нации, нужно услышать эти камни, прочесть истлевшие страницы».

Вот они и уничтожали всегда и веру, и камни, и церкви, и рукописи. Чтобы уничтожить суть народа. Кстати, в результате нашествия погибло величайшее произведение русского народа - «Слово о полку Игореве», множество летописей. Причем Запад всегда декларирует, что несет нам свою «высокую» цивилизация. Очень смешно. Все равно как бомбежки Белграда или Триполи насаждали «права человека» и «общечеловеческие ценности»! Неся «факел свободы», Наполеон изуверствовал на нашей земле не меньше Гитлера. Просто у него было меньше времени, всего полгода. Известна фраза этого глашатая европейских ценностей: «Для победы необходимо, чтобы простой солдат не только ненавидел своих противников, но и презирал их». Солдатам Наполеона офицеры пересказывали агитки о варварстве славянских народов. Именно с тех пор в сознании европейцев сознательно закрепилось представление о русских как о второсортной, дикой нации.

Вот они и презирали нас. Разрушали монастыри, взрывали памятники архитектуры. Алтари московских церквей умышленно превращали в конюшни и отхожие места. Лютой смертью убивали священников, не выдававших церковные святыни, насиловали монахинь, древними иконами растапливали печи. При этом солдаты твердо знали, что пришли в варварскую дикую страну и что они несут в нее самую лучшую в мире культуру - европейскую.

Варвары

Банальный грабеж начался еще с дальних подступов к Москве. В Белоруссии и Литве солдаты уничтожали сады и огороды, убивали скот, уничтожали посевы. Причем военной необходимости в этом не было никакой, это были просто акции устрашения. Как писал Евгений Тарле: «Разорение крестьян проходившей армией завоевателя, бесчисленными мародерами и просто разбойничавшими французскими дезертирами было так велико, что ненависть к неприятелю росла с каждым днем».

Взяв Москву, озверевшие захватчики устраивали массовые расстрелы
Настоящий грабеж и ужас начался 3 сентября 1812 года - на следующий день после входа в Москву, когда официально, приказом, было разрешено грабить город. Дочиста были разорены многочисленные московские монастыри. Солдаты сдирали с икон серебряные оклады, собирали лампады, кресты. Для удобства обзора они взорвали стоявшую рядом с Новодевичьим монастырем церковь Иоанна Предтечи. В Высокопетровском монастыре оккупанты устроили скотобойню, а соборный храм превратили в мясную лавку. Весь монастырский погост был покрыт спекшейся кровью, а в соборе на паникадилах и на вколоченных в иконостас гвоздях висели куски мяса и внутренности животных. В Андрониевском, Покровском, Знаменском монастырях французские солдаты кололи на дрова иконы, лики святых использовали как мишени для стрельбы.

В Чудовом монастыре французы, надев на себя и на своих лошадей митры и облачение духовенства, ездили так и очень смеялись. В Даниловом монастыре ободрали раку князя Даниила и сорвали одежды с престолов. В Можайском Лужецком монастыре хранящаяся здесь икона святого Иоанна Предтечи имеет следы от ножа - французы использовали ее как разделочную доску, рубили на ней мясо. От исторических реликвий находившегося на территории Саввино-Сторожевского монастыря дворца царя Алексея Михайловича почти ничего не осталось. Кровать царя Алексея Михайловича была сожжена, дорогие кресла ободраны, зеркала разбиты, печи сломаны, редкие портреты Петра Великого и царевны Софьи похищены.

Иеромонах Знаменского монастыря Павел и священник Георгиевского монастыря Иоанн Алексеев были убиты. Священника церкви Сорока святых Петра Вельмянинова били прикладами, кололи штыками и саблями за то, что не отдал им ключи от храма. Всю ночь он пролежал на улице, истекая кровью, а утром проходивший мимо французский офицер милостиво пристрелил отца Петра. Монахи Новоспасского монастыря похоронили священника, но французы потом три раза раскапывали его могилу: увидев свежую землю, они думали, что в этом месте зарыли клад. В Богоявленском монастыре казначея монастыря Аарона французы таскали за волосы, выдергивали бороду и затем возили на нем грузы, запрягая в телегу.

Убийцы

10 - 11 октября 1812 года под башни, стены и здания Кремля заложили пороховые мины. Если бы все случилось так, как хотел создатель современной Европы Наполеон, то Россия потеряла бы символ своей тысячелетней истории. Но Божьим промыслом ночью пошел дождь, загасил часть фитилей, остальные, рискуя жизнью, потушили москвичи.

Однако часть зарядов сработала. До основания была снесена Водовзводная башня, наполовину разрушена Никольская. Частично был разрушен Арсенал, повреждены Грановитая палата, Филаретова пристройка, Комендантский дом. Пострадало здание Сената, а бронзовый Георгий Победоносец, украшавший купол Круглого зала, бесследно исчез. По одной версии, он вместе с еще двумя предметами, составлявшими гордость Кремля, - орлом с Никольских ворот и крестом с колокольни Ивана Великого - был вывезен в обозе «цивилизованных» оккупантов. До сих пор эти исторические реликвии не найдены. Уходя из Москвы, французы пытались взорвать еще и Новодевичий, Рождественский, Алексеевский монастыри.

Тут тоже случилось чудо: монахам удалось вовремя потушить огонь и тем самым спасти свои обители.

Это только штрихи к поведению оккупантов. Вся правда еще страшнее. Что творили уже обреченные захватчики, отступая, вообще не поддается здравому смыслу. Развращенные французские офицеры принуждали крестьянок к оральному сексу, что для многих девушек и женщин было тогда хуже смерти. Несогласных с правилами французского поцелуя убивали, часть сознательно шла на смерть, вгрызаясь зубами в плоть захватчиков. Но несмотря на это, к больным и раненым врагам россияне относились сочувственно. В Новодевичьем монастыре заболевших французских солдат лечили, а в Рождественском делились с голодными оккупантами своей пищей. Рассказывая об этом, одна из монахинь пояснила: «Опять же жаль их, сердечных, не умирать же им голодною смертью, а шли ведь они на нас не по своей воле».

Всепрощение

Добр русский человек. Иногда даже излишне. Видимо, и поэтому огромная часть войска Наполеона осталась в России просто жить. По разным причинам. Большинству русские люди помогли Христа ради, подобрав их обмороженными и голодными. С тех пор появилось на Руси слово «шаромыжник» - от французского «cher ami» (дорогой друг). Они стали дворниками, швейцарами. Образованные выбились в преподаватели французского Мы прекрасно помним их по многочисленным дядькам, гувернерам, замелькавшим в русской литературе после 1812 года… Они вполне прижились в России, стали совсем русскими, явившись родоначальниками многих известных фамилий вроде Лурье, Машеровы (от mon cher - мой дорогой), Машановы, Жанбровы. Берги и Шмидты с многочисленными детьми - тоже в основном из наполеоновских немецких солдат. Интересна и во многом одновременно типична судьба Николая Андреевича Савина, или Жана Батиста Савена - бывшего лейтенанта 2-го гвардейского полка 3-го корпуса армии маршала Нея, участника Египетских походов, Аустерлица.

«Цивилизованные французы» устраивали конюшни в православных храмах
Последнего солдата той Великой армии. Он умер окруженный многочисленным потомством в 1894 году, прожив 126 лет. Преподавал в Саратовской гимназии более 60 лет. Он до конца дней сохранил ясность ума и помнил, что одним из его учеников был не кто иной, как Николай Чернышевский. Он вспоминал очень характерный эпизод, как его захватили в плен казаки Платова. Разгоряченный Платов немедленно дал ему в морду, потом велел напоить водкой, чтобы не замерз, накормить и отправить в теплый обоз, чтобы пленник не простудился. И потом постоянно справлялся о его здоровье. Вот такое было отношение на Руси к поверженному врагу. Поэтому они и оставались в России десятками тысяч.

Партизанское движение в Отечественной войне 1812 года существенно повлияло на исход кампании. Французы встретили яростное сопротивление со стороны местного населения. Деморализованная, лишенная возможности пополнять свои продовольственные запасы, оборванная и замерзшая армия Наполеона была жестоко бита летучими и крестьянскими партизанскими отрядами русских.

Эскадроны гусар летучих и отряды крестьян

Сильно растянутая наполеоновская армия, преследовавшая отступавшие русские войска, довольно быстро стала представлять собой удобную мишень для партизанских нападений – французы зачастую оказывались сильно удалены от основных сил. Командованием русской армии было принято решение о создании мобильных отрядов для проведения диверсий в тылу противника и лишения его продовольствия и фуража.

В Отечественную войну существовали два основных вида подобных отрядов: летучие эскадроны армейских кавалеристов и казаков, сформированные по приказу главнокомандующего Михаила Кутузова, и группы партизан-крестьян, объединявшееся спонтанно, без армейского руководства. Летучие отряды помимо собственно диверсионных акций занимались еще и разведкой. Крестьянские силы самообороны в основном отбивали неприятеля от своих сел и деревень.

Дениса Давыдова принимали за француза

Денис Давыдов – наиболее известный командир партизанского отряда в Отечественной войне 1812 года. Он сам составил план действий мобильных партизанских соединений против наполеоновской армии и предложил его Петру Ивановичу Багратиону. План был прост: досаждать противнику в его тылах, захватывать или уничтожать вражеские склады с продовольствием и фуражом, бить небольшие группы неприятеля.

Под началом Давыдова было свыше полтораста гусар и казаков. Уже в сентябре 1812 года они в районе смоленской деревни Царево-Займище захватили французский караван из трех десятков подвод. Более 100 французов из сопроводительного отряда кавалеристы Давыдова перебили, еще 100 пленили. За этой операцией последовали и другие, также успешные.

Давыдов с его командой не сразу нашли поддержку у местного населения: крестьяне поначалу принимали их за французов. Командиру летучего отряда даже пришлось надевать мужицкий кафтан, вешать на грудь икону святого Николая, отпускать бороду и переходить на язык русского простонародья – иначе мужики ему не верили.

Со временем отряд Дениса Давыдова увеличился до 300 человек. Кавалеристы нападали на французские части, иногда имевшие пятикратное численное превосходство, и разбивали их, забирая обозы и освобождая пленных, случалось даже захватывали артиллерию противника.

После оставления Москвы по приказу Кутузова летучие партизанские отряды были созданы повсеместно. Преимущественно это были казачьи соединения, каждое численностью до 500 сабель. В конце сентября генерал-майор Иван Дорохов, командовавший таким соединением, захватил подмосковный город Верею. Объединенные партизанские группы могли противостоять крупным воинским формированиям армии Наполеона. Так, в конце октября во время сражения в районе смоленской деревни Ляхово четыре партизанских отряда наголову разбили более чем полуторатысячную бригаду генерала Жан-Пьера Ожеро, пленив и его самого. Для французов это поражение оказалось страшным ударом. Русские же войска, данный успех, напротив, ободрил и настроил на дальнейшие победы.

Крестьянская инициатива

Существенный вклад в дело уничтожения и изматывания французских частей внесли самоорганизующиеся в боевые отряды крестьяне. Их партизанские подразделения начали образовываться еще до указания Кутузова. Охотно помогая летучим отрядам и частям регулярной русской армии продовольствием и фуражом, мужики вместе с тем повсеместно и всячески вредили французам – они истребляли неприятельские фуражиры и мародеров, нередко при подступах неприятеля сами сжигали свои дома и уходили в леса. Ожесточенное сопротивление на местах усиливалось по мере того, как деморализованная французская армия все больше превращалась в скопище грабителей и мародеров.

Один из таких отрядов собрал драгун Ермолай Четвертаков. Он научил крестьян пользоваться трофейным оружием, организовал и успешно провел множество диверсий против французов, захватив десятки неприятельских обозов с продовольствием и скотом. Одно время в соединение Четвертакова входили до 4 тысяч человек. И такие случаи, когда крестьяне-партизаны, возглавляемые кадровыми военными, дворянами-помещиками, успешно орудовали в тылу наполеоновских войск, были не единичными.