Горький мать краткое содержание по главам. М. Горький. Мать. Текст произведения

Краткий пересказ

«Мать» Горький М.Ю. (Очень кратко)

Начало XX века. Фабричный поселок — темный, нищий, грязный. Вся жизнь обитателей поселка сосредоточена вокруг фабрики: еще до рассвета гудок созывает всех на работу, тяжелую, изнурительную, не приносящую ни радости, ни денег... Вечером у рабочих уже нет ни на что сил — разве что напиться водки да повалиться спать. В праздники уж обязательно пьют, бывает, еще и дерутся. Ниловна — героиня романа — привыкла к такой жизни. Сын ее Павел собирается жить так же, как и отец, — работать и выпивать. Однако, когда отец пытается в очередной раз поколотить мать, Павел решительно противится.

В начале повести Ниловне чуть более сорока лет, но она представлена пожилой женщиной — тяжелый беспросветный быт сломил и состарил ее прежде времени.

После смерти отца Павел некоторое время ведет жизнь обычного фабричного рабочего, но потом резко меняется: по праздникам ходит в город, много читает, приносит домой запрещенные книги.

Он объясняет матери, что хочет знать правду, но за эту правду могут посадить в тюрьму.

По субботам в доме Павла начинают собираться революционеры, его товарищи. Они читают книги, поют революционные песни, рассуждают о судьбе рабочих в России и в других государствах. «Социалисты» — страшное слово, но мать сердцем своим чувствует, что это хорошие, честные и чистые люди.

Вот Наташа — ради убеждений она оставила свою обеспеченную семью, стала работать учительницей.

Вот Николай Иванович — серьезный человек, ему есть о чем рассказать рабочим.

Вот Сашенька — худенькая и бледненькая, она тоже ушла из семьи, так как решила посвятить себя делу рабочих, а отец ее помещик. Ниловна зорким своим сердцем подмечает, что между этой девушкой и ее сыном — настоящая любовь. Но молодые люди решили не создавать семью, так как это помешает делу революции — ведь забота о квартире, о детях отвлечет их от главного и единственного.

Вторым сыном для Ниловны становится Андрей Находка — «хохол из Канева» . Андрей — подкидыш, родной матери не знает. А вот приемную мать ему напоминает Ниловна — такая же добрая. Андрей ласково зовет Ниловну «ненько» и с радостью переселяется жить к Власовым.

На фабрике появляются листовки с обличением существующего строя. Эти листовки призывают рабочих сплотиться в борьбе за справедливость. Мать понимает, что это деятельность ее сына и его товарищей. Вскоре в дом Власовых приходят с обыском. Ничего запрещенного не находят — книги и листовки спрятаны в надежном месте. Но Андрея все-таки арестовали.

Важный эпизод в повести — «болотная копейка». И без того нищих, рабочих обложили новым налогом: с каждого заработанного рубля — одну копейку на осушение болот. Павел пишет заметку в газету и отправляет мать в город — отнести ее. Пусть все узнают про новые поборы! Сам же он возглавляет стихийный митинг на фабрике. Он требует отмены нового налога. Однако по первому же приказанию директора все митингующие расходятся по своим местам. Павел огорчен, потому что ему не доверяют, он, очевидно, еще слишком молод. Ночью жандармы уводят Павла.

К Ниловне приходит один из членов кружка, Егор Иванович. Он говорит, что кроме Павла арестовано еще около пятидесяти рабочих. Если бы листовки продолжали распространять на фабрике, то обвинения против Павла могли признать беспочвенными. Ниловна берется распространять прокламации. Она нанимается в подручные к знакомой торговке обедами — и ее не обыскивают, как всех прочих. Кто же может подумать, что листовки распространяет старуха! В самом начале деятельности Ниловной руководит только материнская любовь и желание спасти сына, но постепенно она понимает, что «дети, кровь наша, идут за правду для всех!».

Андрея и Павла выпускают из тюрьмы, и они тут же начинают готовиться к первомайской демонстрации. На площади собирается народ. Павел с красным знаменем в руках открыто заявляет, что сегодня представители социал-демократической рабочей партии поднимают знамя рабочей правды. Колонна демонстрантов движется по улицам поселка, но навстречу выходит цепь солдат. Колонна смята, Павел и Андрей арестованы. Ниловна подбирает знамя и идет с ним домой, размышляя о правоте дела своих детей — она уже всех революционеров считает своими детьми.

После ареста Павла Ниловна перебирается в город к Николаю Ивановичу (так было заранее оговорено с Павлом и Андреем), она ведет его немудреное хозяйство и постепенно все активнее включается в революционную работу. Вместе с сестрой Николая Ивановича, Софьей, Ниловна, переодевшись то богомолкой, то торговкой, разъезжает по деревням и ведет агитацию уже среди крестьян. Егор Иванович умирает. Его похороны стихийно превращаются в митинг и перерастают в схватку с полицией. Ниловна увозит с этого побоища раненого юношу и ухаживает за ним.

Мать навещает сына в тюрьме и ей удается передать Павлу записку с предложением побега, инициатором которого выступила любящая его Сашенька.

Однако Павел отказывается — для него важно выступить на суде.

На суд допускают только родственников, чтобы выступления подсудимых не были услышаны народом. Заседание идет «по протоколу»: суетливо, быстро — все уже решено заранее. Однако всех встряхнула вдохновенная речь Павла: социалисты — не бунтовщики, они — революционеры, они стоят за народ, за труд, равный и обязательный для всех. Борьбу не остановишь арестами, борьба — до победы!

Судья зачитывает приговор, он однозначен: все подсудимые ссылаются на поселение. Сашенька собирается подавать прошение, чтобы ее в ссылку отправили вместе с Павлом. Мать обещает приехать к ним — нянчить внуков.

Обидно, что речь Павла не была услышана народом. Николай Иванович находит выход: напечатать ее и распространить! Ниловна вызывается отвезти прокламации в другой город. На вокзале она замечает шпика, тот обвиняет ее в воровстве и предлагает пройти в участок. Ниловна открывает чемодан и начинает разбрасывать в толпе листовки: «Это — речь моего сына! Он — политический!»

Жандармы окружают мать, один из них хватает ее за горло... Ниловна хрипит, не в силах продолжать свою речь.

Осталась ли жива эта героическая женщина, воплощение материнской жертвенной любви — не только к сыну, но и ко всем обездоленным людям? В повести мы не находим ответа.

Максим Горький.

Каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы. В холодном сумраке они шли по немощеной улице к высоким каменным клеткам фабрики; она с равнодушной уверенностью ждала их, освещая грязную дорогу десятками жирных квадратных глаз. Грязь чмокала под ногами. Раздавались хриплые восклицания сонных голосов, грубая ругань зло рвала воздух, а встречу людям плыли иные звуки - тяжелая возня машин, ворчание пара. Угрюмо и строго маячили высокие черные трубы, поднимаясь над слободкой, как толстые палки.

Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его красные лучи, - фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, - на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.

День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и - был доволен.

По праздникам спали часов до десяти, потом люди солидные и женатые одевались в свое лучшее платье и шли слушать обедню, попутно ругая молодежь за ее равнодушие к церкви. Из церкви возвращались домой, ели пироги и снова ложились спать - до вечера.

Усталость, накопленная годами, лишала людей аппетита, и для того, чтобы есть, много пили, раздражая желудок острыми ожогами водки. Вечером лениво гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.

Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали мастеров, - говорили и думали только о том, что связано с работой. Одинокие искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней. Возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков. Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди из-за пустяков бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки. Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка - убийством.

В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.

По праздникам молодежь являлась домой поздно ночью в разорванной одежде, в грязи и пыли, с разбитыми лицами, злорадно хвастаясь нанесенными товарищам ударами, или оскорбленная, в гневе или слезах обиды, пьяная и жалкая, несчастная и противная. Иногда парней приводили домой матери, отцы. Они отыскивали их где-нибудь под забором на улице или в кабаках бесчувственно пьяными, скверно ругали, били кулаками мягкие, разжиженные водкой тела детей, потом более или менее заботливо укладывали их спать, чтобы рано утром, когда в воздухе темным ручьем потечет сердитый рев гудка, разбудить их для работы.

Ругали и били детей тяжело, но пьянство и драки молодежи казались старикам вполне законным явлением, - когда отцы были молоды, они тоже пили и дрались, их тоже били матери и отцы. Жизнь всегда была такова, - она ровно и медленно текла куда-то мутным потоком годы и годы и вся была связана крепкими, давними привычками думать и делать одно и то же, изо дня в день. И никто не имел желания попытаться изменить ее.

Изредка в слободку приходили откуда-то посторонние люди. Сначала они обращали на себя внимание просто тем, что были чужие, затем возбуждали к себе легкий, внешний интерес рассказами о местах, где они работали, потом новизна стиралась с них, к ним привыкали, и они становились незаметными. Из их рассказов было ясно: жизнь рабочего везде одинакова. А если это так - о чем же разговаривать?

Но иногда некоторые из них говорили что-то неслыханное в слободке. С ними не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних возбуждали слепое раздражение, у других смутную тревогу, третьих беспокоила легкая тень надежды на что-то неясное, и они начинали больше пить, чтобы изгнать ненужную, мешающую тревогу.

Заметив в чужом необычное, слобожане долго не могли забыть ему это и относились к человеку, не похожему на них, с безотчетным опасением. Они точно боялись, что человек бросит в жизнь что-нибудь такое, что нарушит ее уныло правильный ход, хотя тяжелый, но спокойный. Люди привыкли, чтобы жизнь давила их всегда с одинаковой силой, и, не ожидая никаких изменений к лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет.

От людей, которые говорили новое, слобожане молча сторонились. Тогда эти люди исчезали, снова уходя куда-то, а оставаясь на фабрике, они жили в стороне, если не умели слиться в одно целое с однообразной массой слобожан…

Пожив такой жизнью лет пятьдесят, - человек умирал.

Так жил и Михаил Власов, слесарь, волосатый, угрюмый, с маленькими глазами; они смотрели из-под густых бровей подозрительно, с нехорошей усмешкой. Лучший слесарь на фабрике и первый силач в слободке, он держался с начальством грубо и поэтому зарабатывал мало, каждый праздник кого-нибудь избивал, и все его не любили, боялись. Его тоже пробовали бить, но безуспешно. Когда Власов видел, что на него идут люди, он хватал в руки камень, доску, кусок железа и, широко расставив ноги, молча ожидал врагов. Лицо его, заросшее от глаз до шеи черной бородой, и волосатые руки внушали всем страх. Особенно боялись его глаз, - маленькие, острые, они сверлили людей, точно стальные буравчики, и каждый, кто встречался с их взглядом, чувствовал перед собой дикую силу, недоступную страху, готовую бить беспощадно.

Ну, расходись, сволочь! - глухо говорил он. Сквозь густые волосы на его лице сверкали крупные желтые зубы. Люди расходились, ругая его трусливо воющей руганью.

Принято считать первым произведением в духе соцреализма – направлении, которое на долгих 70 лет станет ведущим в отечественной литературе. Это произведение было написано в 1906 году, сразу после первой русской революции.

Опыт великих событий, участником которых стал и сам юный Алексей Пешков, знакомство с трудами Ленина, прекрасное знание действительности – все эти факторы определили проблематику романа «Мать». Горький описывает революционные события, произошедшие в 1902 году в слободе Сормово. Теперь это часть современной Самары.

В художественных образах романа писатель показывает, как формируется классовое сознание рабочих, ставших решающей силой истории, какую роль сыграла в этом Коммунистическая партия (тогда еще РСДРП), а также пытается доказать закономерность грядущей победы пролетариата и неминуемой гибели буржуазного общества.

Начало романа знакомит читателя с жизнью рабочей слободки при капиталистическом строе. Автор сосредотачивает внимание на самых страшных и безобразных сторонах жизни. «В холодном сумраке» угрюмые люди, точно испуганные тараканы, выйдя «из маленьких серых домов» , каждый день шли «к высоким каменным клеткам фабрики» . Автор использует ряд олицетворений , представляющих фабрику в виде злой силы, действующей против человека.

Такая жизнь лишает человека всего, на что он имеет право, и искажает облик самого человека. Поэтому рабочие, возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, «не щадя кулаков» , «в груди пробуждалось непонятное, болезненное раздражение» , поднималось чувство «подстерегающей злобы» , которая приводила к бессмысленной жестокости.

Однако вскоре под влиянием революционной пропаганды среди рабочих организуется социал-демократический кружок. Среди пропагандистов оказывается и Павел Власов, уже с первых глав романа отличающийся от всей местной молодежи своим образом жизни. Напившись впервые, он не употребляет грубых слов, как его отец, а потом говорит матери: «Тоска зеленая! Я лучше удить рыбу буду. Или – куплю себе ружье» .

Вместо этого он начинает читать книги, а потом куда-то их прячет. Встревоженной матери Пелагее Ниловне он говорит, что читает запрещенные царем книги, в которых содержится правда. Вскоре он определяет цель своей дальнейшей жизни: убедить в новой правде людей и поднять массы на борьбу за изменение жизни.

Через «два года странной, молчаливой жизни» , за время которой спился и умер отец, Павел произносит свою первую речь матери. Он говорит долго, стараясь раскрыть ей глаза на мир. Он говорит тихо, но твердо и очень убедительно, потому что сам верит новой правде до конца.

Павел играет в развитии событий центральную роль. Он как будто связан незримой нитью со всеми героями романа. Когда у них дома начинают собираться рабочие, Пелагея Ниловна, или, как ее по-простому стали называть - Ниловна, с волнением наблюдает за происходящим, понимая, что объединяет всех людей именно ее сын, Павел. Предупрежденная сыном, что к ним придут «запрещенные люди» , она испытывает страх, но, увидев молодые прекрасные лица, позже с недоумением спрашивает у сына: «Вот это и есть – запрещенные люди?»

К каждому из приходящих молодых людей она испытывает материнскую любовь, понимая, что они рискуют своей жизнью. И Наташа, и Андрей Находка, и все другие, приходящие каждую субботу на заседание рабочего кружка, вызывают у Ниловны нежность, но и все нарастающую тревогу. А глядя на Павла, она преисполнена чувством гордости за сына, который внешне ничем не отличается от других, но является как бы центром притяжения.

Тревога эта не случайна, и Павел, не скрывая ничего от матери, подчеркивает опасность, которой они себя подвергают: «А все-таки для всех нас впереди – тюрьма. Ты уж так и знай…» Сам он поглощен революционной борьбой настолько, что даже готов отказаться от любви. Да и от других требует такой же самоотверженности: когда Андрей признается в своих чувствах к Наташе, Павел убеждает, что для революционера важнее быть преданным общему делу.

Впервые Павел выступает как вожак перед рабочими в истории с «болотной копейкой» . Он говорит о рабочем коллективе и заканчивает идеей о том, что все должны почувствовать себя товарищами, братьями, крепко связанными одним желанием - бороться за свои права. Однако масса рабочих была пока не подготовлена, и Павла не поняли. Но Горький показывает, как «толпа смотрела в его лицо сотнями внимательных глаз, всасывала его слова» .

А вот на первомайской демонстрации Павел был уже тесно спаян с массой. И хотя он не произносит речей, а только бросает в толпу боевые лозунги и поднимает красное знамя, толпа тянется к нему, как «крупинки железа к магниту» . И когда демонстрация сталкивается с жандармами, Павел не опускает знамя, он полон решимости идти до конца, что оценивается толпой. Чей-то голос громко говорит: «Ради озорства, братцы, на штыки не лезут!»

После первомайской демонстрации Павел попадает в тюрьму, но отказывается от побега, так как потерял бы уважение к себе. На суде читатель, по сути, впервые слышит развернутую речь героя. Конечно, автор противопоставляет речь прокурора, напоминающую «стаю мух над куском сахара» , и чеканную речь Власова, насыщенную смелой революционной мыслью. И хотя суд заканчивается вынесением приговора над революционерами, вся сцена говорит о слабости суда и силе подсудимых.

Безусловно, Павел – центральный персонаж романа. Почему же Горький называет роман «Мать»? Во-первых, именно так – нежно и уважительно – обращался Павел к Ниловне. Прежде он называл ее «мамаша» и обращался на «вы» , но когда они становятся с ней родными по духу, он говорит ей: «Мать!» . Ее потрясло слово «мать» , сказанное Павлом с «горячей силой» .

Во-вторых, став матерью для всех единомышленников сына, она продолжает их дело, когда большинство революционеров оказывается в тюрьме. Речь Павла на суде так потрясла людей, что ее было решено напечатать и распространить среди политических. Ниловна вызвалась увезти чемодан с прокламациями в другой город. Но на вокзале один из шпиков царской охранки узнал ее и выдал местному жандарму. Тогда она выхватывает пачки листков и раздает людям, выкрикивая слова, слышанные ею много раз от сына: «Душу воскресшую – не убьют» . Жандармы пытаются закрыть ей рот, бьют ее по голове, плечам, по лицу, но, видя много глаз, горящих знакомым ей огнем, она продолжает свою речь, пока один из жандармов не начинает ее душить.

Так Горький показывает, что бороться за правду можно начать в любом возрасте, и Ниловна – яркое тому свидетельство.

Горький Максим (1868-1936). Краткое содержание романа «Мать».

Семья Павла Власова

Михаил Власов считался лучшим слесарем на фабрике и первым силачом в слободке, но зарабатывал мало. Его никто не любил, потому что он был груб, каждый праздник кого-нибудь избивал, дома, налившись, бил жену Пелагею Ниловну и сына Павла.

Однажды, когда Павлу уже было четырнадцать лет, он решил оттаскать его за волосы, но сын взял в руки тяжелый молоток, и отец его не тронул. Характер слесаря еще более испортился: он перестал давать жене деньги, стал все пропивать. Когда Власов умер от грыжи, никто о нем не жалел.

Вскоре после смерти отца Павел пришел домой пьяный и начал куражиться над матерью, но та только ласково на него посмотрела. После этого он уже так не напивался, купил себе гармонь, научился танцевать кадриль и польку и только по праздникам возвращался домой выпивши.

Павел вовлекается в революционную деятельность

Работал Павел усердно, хорошо зарабатывал, все реже посещал вечеринки, уходил куда-то в город, возвращался поздно и начал читать книги. Однажды он сказал матери, что эти книги — запрещенные и если про них узнают, его
посадят в тюрьму. Пелагея Ниловна очень испугалась за сына и недоумевала, зачем он это делает, но Павел ответил, что хочет знать правду об их жизни.

Как-то в праздник Павел предупредил мать, что в субботу у них будут гости из города. Пелагея очень волновалась, ей казалось, что это какие-то страшные люди. Но гости понравились ей.

Это были хохол Андрей Находка с ласковыми понимающими глазами, милая девушка Наташа и несколько рабочих с фабрики. Они сидели за столом, пили чай, читали какую-то книгу, и мать не могла понять, что в этом плохого и почему это запрещено. Со временем стали появляться и другие люди из города, среди них — Николай Иванович, небольшого роста, сутулый веселый человек в очках, и высокая тоненькая девушка Сашенька с серьезным и строгим лицом. Все они уважительно относились к Ниловне, и ей они тоже были симпатичны. Она предложила Андрею поселиться у них, чтобы не ходить каждый день в город за семь верст, и тот согласился.

Арест Павла

На фабрике начали появляться листовки, в которых рабочим разъяснялось, как бессовестно обманывают их хозяева.

Организовался стихийный митинг, на котором Павел выступил с горячей речью, после чего начальство и полиция взяли его на заметку.

Однажды соседка предупредила Пелагею, что вечером у них будет обыск. Ниловна испугалась. но, увидев, как пренебрежительно жандармы относятся к людям и книгам, почувствовала к непрошеным гостям презрение и злость.

Андрея и ещё одного находившегося в это время у них рабочего арестовали и увели в тюрьму. Вскоре арестовали и Павла. Николай Иванович попросил Ниловну найти кого-нибудь, кто будет проносить листовки на фабрику, чтобы в полиции подумали, что ее сын не имеет к крамоле никакого отношения.

Мать Ниловна начинает помогать революционерам

Из любви к сыну Ниловна сама стала носить на фабрику горячие обеды, а под одеждой прятала листовки. Сначала ей было страшно, а потом стало весело обманывать жандармов. На свидании в тюрьме Ниловна рассказала сыну. чем она занимается, и тот был очень горд за неё.

Вскоре из тюрьмы выпустили сначала Находку, а потом и Павла. Андрей предложил Пелагее научить ее читать, но ей было стыдно перед ним, и она сама потихоньку стала учиться. Из разговоров сына с Находкой она узнала, что Андрей любит Наташу, а Павел Сашеньку и что девушки отвечают им взаимностью, но молодые люди хотят отдать себя полностью революционному движению, поэтому отказываются быть вместе.

Демонстрация 1 мая

На первое мая рабочие решили устроить демонстрацию. Павел хотел нести знамя, хотя это заведомо грозило тюрьмой. Сашенька и мать просили его не делать этого, но он стоял на своем.

В конце апреля в слободке был убит доносчик Исай. Оказалось, что убил его один из рабочих, ударив по голове, а Андрей был почти свидетелем убийства и мог помешать, но не сделал этого и теперь сильно переживав, хотя и говорил, что ради революционного дела не пожалеет даже родного сына. Ниловне было страшно слушать такие речи.

Время шло, на фабрике все чаще появлялись листовки, призывающие рабочих первого мая не выходить на работу, а идти на демонстрацию. Павел все вечера где-то пропадал, проводя собрания, и мать даже думала, что лучше бы его сейчас арестовали. И вот наступил день праздника.

Рабочие большой колонной шли от фабрики к церкви. Павел шагал впереди всех, держа в руках красное знамя на длинном белом древке. Люди пели революционные песни и хор их звучал слаженно и грозно.

В этот момент Пелагея Ниловна гордилась своим сыном, хотя одновременно и боялась за него. У церкви демонстрацию ждали солдаты, приехал и губернатор. Толпа рабочих стала редеть, и наконец под знаменем осталось лишь человек двадцать, которые продолжали петь и шли прямо на нацеленные на них винтовки.

Солдаты окружили их, кто-то вырвал знамя из рук Павла и бросил на землю. Мать оттолкнули, и она, подобрав с земли обломок древка с оставшимся на нем обрывком знамени. опираясь на него как на палку, почти без сил пошла домой.

В одном из переулков люди обсуждали демонстрацию, выражая поддержку. Ниловна обратилась к ним со словами, что надо идти за детьми, что дело их правое и они не зря идут на смерть.

Все слушали ее и сочувствовали ей. Вечером к ней пришли с обыском, перевернули весь дом, но ничего не нашли.

Переезд Ниловны в город

На следующий день пришел Николай Иванович и сказал, что Пелагея должна переехать к нему в город. Она попросила дать ей какую-нибудь работу, чтобы помочь их общему делу, и он ответил, что нужно будет по деревням разносить газеты, которые печатали специально для крестьян.

Через четыре дня Ниловна переехала в город и стала жить у Николая Ивановича. Она занималась домашним хозяйством, стараясь сделать ему что-нибудь приятное.

В доме часто бывала старшая сестра Николая Ивановича Софья. Она тоже участвовавшая в революционном движении. Муж ее умер в эмиграции, она продолжала его дело, прятала бежавших из тюрьмы и ссылки товарищей, перевозила нелегальную литературу.

Однажды они вместе ходили за восемьдесят верст в деревню, чтобы доставить крестьянам напечатанную для них газету. Поначалу Ниловна опасалась, что городской женщине будет трудно одолеть такую дорогу и найти общий язык с мужиками, но Софья прошла весь путь очень легко, постоянно что-нибудь рассказывая или напевая, легко сошлась с крестьянами и много говорила им о рабочем движении в других странах.

Живя в доме Николая Ивановича, Пелагея Ниловна стала замечать различия в поведении людей, собиравшихся у ее сына, и тех, кто приходил к Николаю Ивановичу в городе. Здесь люди постоянно говорили о том, как разрушить старое, споры были бурными, но какими-то искусственными, а там рабочие мечтали о новой жизни, о светлом будущем, н их речи были более понятны.

Пелагея стала помогать им в революционной работе. Она развозила нелегальную литературу, переодеваясь то мещанкой, то монахиней, то крестьянкой. Ей нравилось ездить, видеть новые места, она любила общаться с незнакомыми людьми и придумывала про себя разные истории.

Беглый революционер

Однажды Николай Иванович пришел домой намного позже обычного и рассказал, что из тюрьмы кто-то сбежал. Пелагея, надеясь, что это Павел, вышла на улицу.
Случайно она встретила Николая Весовщикова, рабочего из кружка сына, который действительно убежал из тюрьмы.

Они сделали вид, что не знают друг друга, но Николай незаметно пошел за Ниловной. которая привела его к Егору, революционеру, умиравшему от чахотки. Там беглеца переодели и увели на другую квартиру, а Егора увезли в больницу, где он на следующий день скончался.

Вечером несколько человек собрались у Николая Ивановича и тихо вспоминали Егора. Каждый помнив его как замечательного товарища, всегда готового помочь в трудную минуту, никогда не унывавшего и не жаловавшегося. Как бы трудно ему ни было.

Пришла Сашенька и рассказала, что Николай Весовщиков предлагает устроить товарищам побег из тюрьмы. Утром У больницы собралось много народу. Соратники Егора пытались превратить его похороны в демонстрацию и митинг протеста, но конные полицейские сопровождали похоронную процессию до кладбища и там, когда один из товарищей начал произносить про шальную речь, разогнали всех, избивая зачинщиков саблями.

Пелагея Ниловна увела с кладбища одного из раненых. Дома у Николая Ивановича доктор осмотрел парня, сказал, что у того пробит череп, наложил повязку и велел лежать, а назавтра пообещал забрать его в больницу.

За чаем говорили о типографии и газете. Женщине, печатавшей газету, требовался помощник, и Ниловна предложила свои услуги. Ей ответили, что ее помощь понадобится, когда откроют новую типографию за городом. Мать
была очень рада. что уедет из города, который так и остался для нее чужим. Она думала о сыне. Тревога и гордость за него переполняли ее сердце.

Во время тюремного свидания Пелагея передала Павлу записку с предложением совершить побег, иносказательно сообщила о Николае Весовщикове и о стычке с жандармами на кладбище.

Вечером забежала Сашенька узнать о Павле. Ниловне было очень жаль девушку, понимающую, что она не сможет никаким образом повлиять на Павла, заставить его отказаться от борьбы ради спокойной семейной жизни.

Через несколько дней Ниловну попросили отвезти газету и книги в ту самую деревню, куда они когда-то холили с Софьей. На этот раз она ехала на почтовых лошадях. На станции остановились поменять лошадей, и Пелагея пошла в дом выпить чаю.

В это время с улицы послышался какой-то шум. Это становой привел связанного
и избитого Рыбина, который еще в слободке приходил к Павлу и которому они в прошлый раз привозили нелегальную литературу. Пока становой ездил за урядником, мужики развязали Рыбину руки. Он был спокоен, объяснял крестьянам, за что его арестовали.

Ниловна задвинула тяжелый чемодан с литературой под лавку и стала думать, что ей теперь делать. Приехавший урядник увез арестованного в город. Один из мужиков заговорил С Пелагеей, и она попросилась к нему переночевать.

Мужик взял ее чемодан, громко сказал, что тот, видно, совсем пустой, и ушел, наказав девчонке, подававшей чай, проводить женщину к нему в дом. В доме ее встретила молодая хозяйка, хлопотавшая у печи. Появился хозяин, а следом еще один крестьянин. Они начали разговаривать.

Ниловна почувствовала интерес к себе и стала, не называя имен, рассказывать о революционном движении. Когда у нее спросили, что она будет делать с газетами и книгами, она предложила оставить все им. Мужики, довольные, согласились.

Дома дверь ей открыл Николай Иванович и сказал, что ночью приходили с обыском. В квартире все было разбросано, даже сорваны со стен обои и выломаны подоконники. Правда, ничего запрещенного жандармы не нашли. Услышав рассказ об аресте Рыбина, Николай туг же написал об этом происшествии листовку и отдал Ниловне, чтобы та отнесла ее в типографию,

Ночью появился один из парней, работавших вместе с Рыбиным. Он рассказал Весовщикову, которому дали задание переправлять литературу в деревню, к кому следует обращаться, сообщил адреса и пароли.

Во время очередного свидания с сыном Пелагея получила от него записку. В ней Павел говорил, что все товарищи отказываются от побега и просят в первую очередь освободить Рыбина, которому очень трудно в тюрьме, потому что у него чрезвычайно независимый и гордый характер. На следующий день Рыбину устроили побег. Ниловна видела все своими глазами, и когда преследователи спросили ее, куда побежал заключенный, отправила их в противоположную сторону.

Она обратила внимание на молодого человека, крутившегося поблизости от тюрьмы, поскольку у него одно плечо было выше другого. Дома Николай Иванович сказал, что Павел отказался от побега, поскольку суд ему нужен как ораторская трибуна. Мать со страхом ждала суда, ее пугала неизвестность. И вот им сообщили, что день назначен и даже уже известен приговор.

Суд на Павлом

Наступил день суда. В зале собрались только родственники подсудимых. Посторонние допущены не были. Процедура тянулась долго и скучно, Пелагея почти ничего не понимала. Заключенные выглядели веселыми, некоторые из них отказались от зашиты.

После выступления прокурора слово было предоставлено подсудимым. Первым говорил Павел. Он рассказал о своей деятельности на благо всего простого народа и заявил, что свержение самодержавия — это только первый шаг в их борьбе, а главной целью является построение нового общества, в котором не будет места угнетению.

В перерыве, когда судьи ушли обсуждать приговор, Ниловна опять увидела человека, с которым встретилась около тюрьмы. Он разговаривал с одним из
жандармов и пристально смотрел на нее. Огласили приговор. Все должны были отправиться на поселение в Сибирь.

В это время на улице собрались люди, ждавшие, чем закончится суд. Начался стихийный митинг. Уставшую Ниловну подхватила под руку Сашенька и увела домой.

Слежка за Ниловной

Дома Николай Иванович написал текст листовки с речью Павла на суде. Пелагея должна была отнести ее в типографию, а потом распространить в городе и деревнях.

Каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы. В холодном сумраке они шли по немощеной улице к высоким каменным клеткам фабрики; она с равнодушной уверенностью ждала их, освещая грязную дорогу десятками жирных квадратных глаз. Грязь чмокала под ногами. Раздавались хриплые восклицания сонных голосов, грубая ругань зло рвала воздух, а встречу людям плыли иные звуки – тяжелая возня машин, ворчание пара. Угрюмо и строго маячили высокие черные трубы, поднимаясь над слободкой, как толстые палки.

Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его красные лучи, – фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, – на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.

День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и – был доволен.

По праздникам спали часов до десяти, потом люди солидные и женатые одевались в свое лучшее платье и шли слушать обедню, попутно ругая молодежь за ее равнодушие к церкви. Из церкви возвращались домой, ели пироги и снова ложились спать – до вечера.

Усталость, накопленная годами, лишала людей аппетита, и для того, чтобы есть, много пили, раздражая желудок острыми ожогами водки. Вечером лениво гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.

Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали мастеров, – говорили и думали только о том, что связано с работой. Одинокие искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней. Возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков. Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди из-за пустяков бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки. Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка убийством.

В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.

По праздникам молодежь являлась домой поздно ночью в разорванной одежде, в грязи и пыли, с разбитыми лицами, злорадно хвастаясь нанесенными товарищам ударами, или оскорбленная, в гневе или слезах обиды, пьяная и жалкая, несчастная и противная. Иногда парней приводили домой матери, отцы. Они отыскивали их где-нибудь под забором на улице или в кабаках бесчувственно пьяными, скверно ругали, били кулаками мягкие, разжиженные водкой тела детей, потом более или менее заботливо укладывали их спать, чтобы рано утром, когда в воздухе темным ручьем потечет сердитый рев гудка, разбудить их для работы.

Ругали и били детей тяжело, но пьянство и драки молодежи казались старикам вполне законным явлением, – когда отцы были молоды, они тоже пили и дрались, их тоже били матери и отцы. Жизнь всегда была такова, – она ровно и медленно текла куда-то мутным потоком годы и годы и вся была связана крепкими, давними привычками думать и делать одно и то же, изо дня в день. И никто не имел желания попытаться изменить ее.

Изредка в слободку приходили откуда-то посторонние люди. Сначала они обращали на себя внимание просто тем, что были чужие, затем возбуждали к себе легкий, внешний интерес рассказами о местах, где они работали, потом новизна стиралась с них, к ним привыкали, и они становились незаметными. Из их рассказов было ясно: жизнь рабочего везде одинакова. А если это так – о чем же разговаривать?

Но иногда некоторые из них говорили что-то неслыханное в слободке. С ними не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних возбуждали слепое раздражение, у других смутную тревогу, третьих беспокоила легкая тень надежды на что-то неясное, и они начинали больше пить, чтобы изгнать ненужную, мешающую тревогу.

Заметив в чужом необычное, слобожане долго не могли забыть ему это и относились к человеку, не похожему на них, с безотчетным опасением. Они точно боялись, что человек бросит в жизнь что-нибудь такое, что нарушит ее уныло правильный ход, хотя тяжелый, но спокойный. Люди привыкли, чтобы жизнь давила их всегда с одинаковой силой, и, не ожидая никаких изменений к лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет.

От людей, которые говорили новое, слобожане молча сторонились. Тогда эти люди исчезали, снова уходя куда-то, а оставаясь на фабрике, они жили в стороне, если не умели слиться в одно целое с однообразной массой слобожан…

Пожив такой жизнью лет пятьдесят, – человек умирал.

Так жил и Михаил Власов, слесарь, волосатый, угрюмый, с маленькими глазами; они смотрели из-под густых бровей подозрительно, с нехорошей усмешкой. Лучший слесарь на фабрике и первый силач в слободке, он держался с начальством грубо и поэтому зарабатывал мало, каждый праздник кого-нибудь избивал, и все его не любили, боялись. Его тоже пробовали бить, но безуспешно. Когда Власов видел, что на него идут люди, он хватал в руки камень, доску, кусок железа и, широко расставив ноги, молча ожидал врагов. Лицо его, заросшее от глаз до шеи черной бородой, и волосатые руки внушали всем страх. Особенно боялись его глаз, – маленькие, острые, они сверлили людей, точно стальные буравчики, и каждый, кто встречался с их взглядом, чувствовал перед собой дикую силу, недоступную страху, готовую бить беспощадно.

– Ну, расходись, сволочь! – глухо говорил он. Сквозь густые волосы на его лице сверкали крупные желтые зубы. Люди расходились, ругая его трусливо воющей руганью.

– Сволочь! – кратко говорил он вслед им, и глаза его блестели острой, как шило, усмешкой. Потом, держа голову вызывающе прямо, он шел следом за ними и вызывал:

– Ну, – кто смерти хочет?

Никто не хотел.

Говорил он мало, и «сволочь» – было его любимое слово. Им он называл начальство фабрики и полицию, с ним он обращался к жене:

– Ты, сволочь, не видишь – штаны разорвались!

Когда Павлу, сыну его, было четырнадцать лет, Власову захотелось оттаскать его за волосы. Но Павел взял в руки тяжелый молоток и кратко сказал:

– Не тронь…

– Чего? – спросил отец, надвигаясь на высокую, тонкую фигуру сына, как тень на березу.

– Будет! – сказал Павел. – Больше я не дамся… – И взмахнул молотком.

Отец посмотрел на него, спрятал за спину мохнатые руки и, усмехаясь, проговорил:

– Эх ты, сволочь…

Вскоре после этого он сказал жене:

– Денег у меня больше не спрашивай, тебя Пашка прокормит…

– А ты всё пропивать будешь? – осмелилась она спросить.

– Не твое дело, сволочь! Я любовницу заведу…

Любовницы он не завел, но с того времени, почти два года, вплоть до смерти своей, не замечал сына и не говорил с ним.

Была у него собака, такая же большая и мохнатая, как сам он. Она каждый день провожала его на фабрику и каждый вечер ждала у ворот. По праздникам Власов отправлялся ходить по кабакам. Ходил он молча и, точно желая найти кого-то, царапал своими глазами лица людей. И собака весь день ходила за ним, опустив большой, пышный хвост. Возвращаясь домой пьяный, он садился ужинать и кормил собаку из своей чашки. Он ее не бил, не ругал, но и не ласкал никогда. После ужина он сбрасывал посуду со стола на пол, если жена не успевала вовремя убрать ее, ставил перед собой бутылку водки и, опираясь спиной о стену, глухим голосом, наводившим тоску, выл песню, широко открывая рот и закрыв глаза. Заунывные, некрасивые звуки путались в его усах, сбивая с них хлебные крошки, слесарь расправлял волосы бороды и усов толстыми пальцами и – пел. Слова песни были какие-то непонятные, растянутые, мелодия напоминала о зимнем вое волков. Пел он до поры, пока в бутылке была водка, а потом валился боком на лавку или опускал голову на стол и так спал до гудка. Собака лежала рядом с ним.