Как руссо понимает общественный договор. Теория общественного договора - ее суть и история развития. Глава IV. О границах верховной власти суверена

Говорит о том, что такому общественному механизму как государство предшествовало естественное состояние человека. Передовые философы того времени Гоббс, Руссо и другие считали естественной неограниченную личную свободу, однако одни из них полагали, что эта свобода при этом противопоставлялась воле окружающих людей, а другие - что она была основой мирного

Теория общественного договора Гоббса и других философов просвещения подразумевает также, что появление государства стало результатом юридического акта - собственно, самого естественного договора, который является следствием воли людей, которые решили придумать этот механизм для удобства совместной жизни и лучшего обеспечения свободы. Достаточно революционной для того времени была мысль, что власть монарха идет не от Бога, а от народа, и что его главной задачей должно являться, прежде всего, защита свобод граждан. Наиболее полно эта идея выражена в работах Согласно его трудам, идея о священной воле и праве монарха лишь служила оправданием к получению бесконтрольной власти и произвола власти. То есть, часть общества воспользовалась своим привелигированным положением и нарушила естественный договор. Используя принцип «разделяй и властвуй», монархи посеяли рознь между гражданами для того, чтобы стать абсолютными правителями. Прихоть монарха возводилась во власть закона, а сами они извратили людей, изменив их сознание и посеяв семена безнравственности. Его идеи нашла поддержку многих философов просвещения того времени и, прежде всего, согласно мнению которого государство создавалось не по прихоти монарха, а для более эффективной защиты прав угнетенных.

Теория общественного договора Локка утверждала, что любое мирное создание государства являлось причиной соглашения граждан между собой, а потому это и должно быть единственным принципом создания государства.

Но наиболее ярко определение понятию «теория общественного договора» дал философ Руссо. По его мнению, основной задачей общественного договора является нахождения такой формы союза между людьми, благодаря которому каждый, соединяясь со всеми, подчиняется при этом лишь себе и остается лично свободным. Идеальное государство по Руссо - это то, во власть которого граждане добровольно отдают часть своих свобод для достижения Таким образом, люди уже являются не личностью, а неким сообществом - юридическим лицом (его также называли республикой и гражданской общиной). Большую роль в этом обществе играют справедливые законы. Согласно Руссо, наиболее желательной является система прямого надежного правления. Только совокупность народных масс может принимать законы, ради общей цели, и никакой государь не имеет права их нарушать. Теория общественного договора говорит также, что народ имеет право сопротивляться тиранам, ограничивающим их законные права, а идея о божественной неограниченности права монарха - не более, чем желание властолюбивого недобросовестного монарха. Эта идея была поистине революционной для того времени.

Руссо утверждал, что власть государя, основанная на любви к нему граждан хороша, но лишь условна и не может быть причиной его особых прав. К тому же, любой государь в стремлении к власти будет стремиться ослаблять народ, чтобы тот не смог оказать ему сопротивления и не ограничил его власти и его собственная выгода будет всегда для него на первом месте.

Теория общественного договора легла в основу многих идеологий передовых государств Нового времени - Соединенных штатов Америки, Французской Республики, и была закреплена в их конституциях.

Жан-Жак Руссо (1712–1778) – один из ярких и оригинальных мыслителей во всей истории общественных и политических учений. Его социальные и политико-правовые взгляды изложены в работе "Об общественном договоре, или Принципы политического права" (1762) очерк "Рассуждения о происхождении и основаниях неравенства между людьми" (1755), статья "Политическая экономия", "Проект конституции для Корсики", "Соображения об образе Правления в Польше и о проекте его изменения".

Проблемы общества, государства и права освещаются в учении Руссо с позиций обоснования и защиты принципа и идей народного суверенитета.

Распространенные в то время представления о естественном состоянии Руссо использует как гипотезу для изложения своих, во многом новых, взглядов на весь процесс становления и развития духовной, социальной и политико-правовой жизни человечества.

В естественном состоянии, по Руссо, нет частной собственности, все свободны и равны. Неравенство здесь вначале лишь физическое, обусловленное природными различиями людей. Однако с появлением частной собственности и социального неравенства, противоречивших естественному равенству, начинается борьба между бедными и богатыми.

Выход из таких условий, инспирированный "хитроумными" доводами богатых и вместе с тем обусловленный жизненными интересами всех, состоял в соглашении о создании государственной власти и законов, которым будут подчиняться все. Однако, потеряв свою естественную свободу, бедные не обрели свободы политической. Созданные путем договора государство и законы "наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому, безвозвратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства, превратили ловкую узурпацию в незыблемое право и ради выгоды нескольких честолюбцев обрекли с тех пор весь человеческий род на труд, рабство и нищету".

Неравенство частной собственности, дополненное политическим неравенством, привело, согласно Руссо, в конечном счете к абсолютному неравенству при деспотизме, когда по отношению к деспоту все равны в своем рабстве и бесправии.

В противовес такому ложному, порочному и пагубному для человечества направлению развития общества и государства Руссо развивает свою концепцию "создания Политического организма как подлинного договора между народами и правителями".

При этом основную задачу подлинного общественного договора, кладущего начало обществу и государству и знаменующего превращение скопления людей в суверенный народ, а каждого человека – в гражданина, он видит в создании "такой формы ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде".

Каждый, передавая в общее достояние и ставя под единое высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, превращается в нераздельную часть целого. Последствия общественного договора, по Руссо, таковы: "Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся, следовательно, в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданскою общиной, ныне же именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою – при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти и подданными как подчиняющиеся законам Государства".

Основная мысль Руссо состоит в том, что только установление государства, политических отношений и законов, соответствующих его концепции общественного договора, может оправдать – с точки зрения разума, справедливости и права – переход от естественного состояния в гражданское. Подобные идеальные представления Руссо находятся в очевидном противоречии с его же догадками о роли частной собственности и неравенства в общественных отношениях и обусловленной этим объективной необходимости перехода к государству.

Уже первое предложение "Общественного договора" – "Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах" – нацеливает на поиски путей разрешения этого противоречия с ориентацией на идеализированные черты "золотого века" естественного состояния (свобода, равенство и т. д.). Подобная идеализация естественного состояния диктуется идеальными требованиями Руссо к гражданскому состоянию, которое должно в новой (политической) форме возместить людям то, "что они якобы уже имели до образования государства и чего они, следовательно, несправедливо лишены в условиях сложившейся неправильной государственности. Таким образом, завышение достоинств прошлого дает руссоистской доктрине надлежащие высокие критерии и масштаб для критики современности и требований к будущему.

В трактовке Руссо современный ему феодальный строй, критически соотнесенный с буржуазно-демократическими принципами общественного договора, лишается своей легитимности, справедливого и законного характера – словом, права на существование: он держится не на праве, а на силе. В плоскости же соотношения сил проблема, по оценке Руссо, выглядит следующим образом: "...пока народ, принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его – он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать". Такой подход, по существу, обосновывал и оправдывал насильственный, революционный путь низвержения феодальных порядков.

Но сила, согласно Руссо, не создает права – ни в естественном, ни в гражданском состоянии. Моральное вообще не может быть результатом физической мощи. "Право сильнейшего" он называет правом в ироническом смысле: "Если нужно повиноваться, подчиняясь силе, то нет необходимости повиноваться, следуя долгу; и если человек больше не принуждается к повиновению, то он уже и не обязан это делать. Отсюда видно, что слово право ничего не прибавляет к силе. Оно здесь просто ничего не значит".

Основой любой законной власти среди людей могут быть лишь соглашения. "Несомненно, – писал Руссо, – существует всеобщая справедливость, исходящая от разума, но эта справедливость, чтобы быть принятой нами, должна быть взаимной... Необходимы, следовательно, соглашения и законы, чтобы объединить права и обязанности и вернуть справедливость к ее предмету".

Условия перехода к государству Руссо трактует следующим образом: то, что отчуждается у каждого изолированного индивида в пользу образуемого по общественному договору целого (народа, суверена, государства) в виде естественного равенства и свободы, возмещается ему (но уже как неразрывной части этого целого, члену народа-суверена, гражданину) в виде договорно установленных (позитивных) прав и свобод. Происходит, говоря словами Руссо, как бы эквивалентный "обмен" естественного образа жизни людей на гражданский образ жизни.

Благодаря общественному договору все оказываются "равными в результате соглашения и по праву".

В основе общественного договора и правомочий формируемого суверенитета лежит общая воля. Руссо при этом подчеркивает отличие общей воли от воли всех : первая имеет в виду общие интересы, вторая – интересы частные и представляет собой лишь сумму изъявленной воли частных лиц. "Но, – поясняет он, – отбросьте из этих изъявлений воли взаимно уничтожающиеся крайности; в результате сложения оставшихся расхождений получится общая воля".

Суверен "стоит выше и судьи, и Закона". Власть суверена, по Руссо, включает в себя его безусловное право на жизнь и смерть подданных. "Итак, – пишет он, – гражданину уже не приходится судить об опасности, которой Закону угодно его подвергнуть, и когда государь говорит ему: "Государству необходимо, чтобы ты умер", то он должен умереть, потому что только при этом условии он жил до сих пор в безопасности и потому что его жизнь не только благодеяние природы, но и дар, полученный им на определенных условиях от Государства".

Суверенитет народа, по мнению Руссо, неделим. Он критикует теорию государственного суверенитета, представленную в трудах Бодена, Гроция, Гоббса и др. Согласно этой теории суверенитет государства - это совокупность отдельных полномочий суверена,

в числе которых: право издавать законы, право назначения должностных лиц, право войны и мира и др. Для Руссо суверенитет - это только полномочие принимать законы, все же остальные полномочия - это лишь следствия суверенитета, а не сам суверенитет.

Руссо пишет, комментируя подход этих мыслителей: "Так, например, акт объявления войны и акт заключения мира рассматривали как акты суверенитета, что неверно, так как каждый из этих актов вовсе не является законом, а лишь применением закона, актом частного характера, определяющим случай применения закона, как мы это ясно увидим, когда будет точно установлено понятие, связанное со словом закон".

В своей идеализированной конструкции народного суверенитета Руссо отвергает требования каких-либо гарантий защиты прав индивидов в их взаимоотношениях с государственной властью. "Итак, – утверждает он, – поскольку суверен образуется лишь из частных лиц, у него нет и не может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц; следовательно, верховная власть суверена нисколько не нуждается в поручителе перед подданными, ибо невозможно, чтобы организм захотел вредить всем своим членам".

Соответствующие гарантии, согласно Руссо, нужны против подданных, чтобы обеспечить выполнение ими своих обязательств перед сувереном. Отсюда, по мысли Руссо, и проистекает необходимость принудительного момента во взаимоотношениях между государством и гражданином. "Итак, – отмечает он, – чтобы общественное соглашение не стало пустою формальностью, оно молчаливо всключает в себя такое обязательство, которое одно только может дать силу другим обязательствам: если кто-либо откажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем Организмом, а это означает не что иное, как то, что его силою принудят быть свободным".

В целом общественное соглашение, по словам Руссо, дает политическому организму (государству) неограниченную власть над всеми его членами. Эту власть, направляемую общей волей, он и именует суверенитетом. По смыслу концепции Руссо, суверенитет един, и речь вообще может и должна идти об одном-единственном суверенитете – суверенитете народа. При этом под "народом" как единственным сувереном у Руссо имеются в виду все участники общественного соглашения (т. е. взрослая мужская часть всего населения, всей нации), а не какой-то особый социальный слой общества (низы общества, бедные, "третье сословие", "трудящиеся" и т. д.), как это стали трактовать впоследствии радикальные сторонники его концепции народного суверенитета (якобинцы, марксисты и т. д.).

Законодательная власть как собственно суверенная, государственная власть может и должна, по Руссо, осуществляться только самим народом-сувереном непосредственно. Исполнительная власть (правительство) создается не на основе общественного договора, а по решению суверена в качестве посредствующего организма для сношений между подданными и сувереном.

В зависимости от того, кому вручена исполнительная власть (всем, некоторым, одному), Руссо различает такие формы правления, как демократия, аристократия, монархия. Эти различия в учении Руссо играют подчиненную роль, поскольку предполагается, что во всех формах правления суверенитет и законодательная власть принадлежат всему народу. В общем виде Руссо отмечает, что "демократическое Правление наиболее пригодно для малых Государств, аристократическое – для средних, а монархическое – для больших".

При этом всякое правление посредством законов Руссо считает республиканским правлением. "Таким образом, – подчеркивает он, – я называю Республикой всякое Государство, управляемое посредством законов, каков бы ни был при этом образ управления им".

Руссо различает четыре рода законов: политические, гражданские, уголовные и законы четвертого рода, "наиболее важные из всех", – "нравы, обычаи и особенно мнение общественное". При этом он подчеркивает, что к его теме общественного договора относятся только политические законы.

Цель всякой системы законов – свобода и равенство. Свобода, подчеркивает Руссо, вообще не может существовать без равенства. "Именно потому, что сила вещей всегда стремится уничтожить равенство, сила законов всегда и должна стремиться сохранять его". Законы – необходимые условия гражданской ассоциации и общежития. Но создание системы законов – дело великое и трудное, требующее больших знаний и проницательности для достижения союза разума и воли в общественном организме. Это "порождает нужду в Законодателе", под которым имеются в виду учредители государств, реформаторы в области политики, права и морали.

Законодательную власть Руссо характеризует как "сердце Государства". "Не законами живо Государство, – пишет он, – а законодательной властью. Закон, принятый вчера, не имеет обязательной силы сегодня; но молчание подразумевает молчаливое согласие, и считается, что суверен непрестанно подтверждает законы, если он их не отменяет, имея возможность это сделать":

Своим учением о законе как выражении общей воли и о законодательной власти как прерогативе неотчуждаемого народного суверенитета, своей концепцией общественного договора и принципов организации государства Руссо оказал огромное воздействие на последующее развитие государственно-правовой мысли и социально-политической практики. Его доктрина стала одним из основных идейных источников в процессе подготовки и проведения французской буржуазной революции.

Учение Монтескье о законах и государстве

Монтескье Шарль Луи де (1689-1755) - французский правовед

и политический философ, представитель идейного течения

Просвещения XVIII в. Происходит из дворянской семьи. В иезуитском

колледже получил основательную подготовку по классической

литературе, а затем в течение нескольких лет изучал юрис-

274 История политических и правовых учений

пруденцию в Бордо и Париже. С 1708 г. стал заниматься адвокатской

деятельностью. В 1716 г. унаследовал от дяди фамилию, состояние,

а также должность председателя парламента Бордо (судебного

учреждения того времени). В течение почти десяти лет

пытается совмещать обязанности судьи с занятиями разностороннего

исследователя и литератора. С 1728 г., после своего избрания

в члены Французской академии, путешествует по странам Европы

(Италия, Швейцария, Германия, Голландия, Англия), изучая государственное

устройство, законы и обычаи этих стран.

Политические и правовые идеалы просветительства первоначально

разрабатываются Монтескье в его произведениях: "Персидские

письма" и "Размышления о причинах величия и падения

римлян". С 1731 г. посвящает себя написанию фундаментального

труда "О духе законов", который будет анонимно опубликован в

Швейцарии в 1748 г. Произведение "О духе законов" - беспрецедентная

для того времени работа по юриспруденции.

Мировоззрение Монтескье сформировалось под воздействием

работ французского ученого Ж. Бодена по истории права, работ

итальянского мыслителя Дж. Вико по философии истории, а также

работ английского философа Дж. Локка.

Особое влияние на Монтескье оказало естествознание XVIII в.

Монтескье стремился обнаружить объективно существующие зависимости

в формировании законов, опираясь лишь на факты, полученные

эмпирическим путем. Методы наблюдения и сравнения

становятся для него основополагающими.

Принципиальная же новизна правового мышления Монтескье

заключается в использовании им системного метода исследования.

Он рассматривает законы во взаимодействии с другими элементами

окружающей среды: "Многие вещи управляют людьми: климат,

религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы,

обычаи; как результат всего этого образуется общий дух народа".

Все эти факторы представляют собой цепь, звенья которой неразрывно

связаны между собой. Поэтому, считает Монтескье, усиление

значения одного может происходить лишь за счет ослабления

значения другого: "Чем более усиливается в народе действие одной

из этих причин, тем более ослабляется действие прочих". Следуя

такому представлению, логично предположить, что законы могут

стать важным элементом в жизни общества. Монтескье, как и

все другие просветители, возлагал огромные надежды именно на

разумные законы как гарантии человеческой свободы.

Свобода, считал Монтескье, может быть обеспечена лишь законами:

"Свобода есть право делать все, что дозволено законами". Но

не всякие законы способны обеспечить свободу, а лишь те, которые

принимаются народным представительством, действующим регулярно:

"Свободы не было бы и в том случае, если бы законодатель-

Глава 13. Политические и правовые учения во Франции в XVIII в. 275

ное собрание не собиралось в течение значительного промежутка

времени...".

Человеческая свобода, по мнению Монтескье, прежде всего зависит

от уголовного и налогового законодательства. "Свобода политическая,

Писал Монтескье, - заключается в нашей безопасности

или, по крайней мере, в нашей уверенности, что мы в безопасности".

Этого добиться можно лишь при условии справедливости

уголовных и уголовно-процессуальных законов: "Законы, допускающие

гибель человека на основании показаний одного только свидетеля,

пагубны для свободы. Разум требует двух свидетелей, потому

что свидетель, который утверждает, и обвиняемый, который

отрицает, уравновешивают друг друга, и нужно третье лицо для

решения дела". Безусловная зависимость для Монтескье существует

также между человеческой свободой и налоговым законодательством:

"Подушный налог более свойствен рабству, налог на товары

Свободе, потому что он не столь непосредственно затрагивает

личность налогоплательщика".

Законы, от которых зависит человеческая свобода, принимаются

государственной властью. Однако, считает Монтескье, эту власть

осуществляют люди и по опыту веков хорошо известно, что "всякий

человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею".

Чтобы избежать злоупотребления властью, необходимо ее распределить

между разными органами: "Чтобы не было возможности

злоупотреблять властью, необходим такой порядок вещей, при котором

различные власти могли бы взаимно сдерживать друг друга".

Монтескье разработал теорию разделения властей, опираясь

на существующий государственный строй Англии, увиденный собственными

Монтескье считал необходимым, чтобы в любом современном

государстве была власть законодательная, власть исполнительная

и власть судебная.

Законодательную власть должно осуществлять двухпалатное

собрание: "Таким образом, законодательная власть была бы поручена

и собранию знатных, и собранию представителей народа, каждое

из которых имело бы свои отдельные от другого совещания,

свои отдельные интересы и цели". Одна палата, считал Монтескье,

должна быть наследственной, другая - выборной; одна - должна

представлять интересы знати, другая - интересы народа. Если

выборная палата призвана принимать законы, то наследственная

палата должна иметь правомочие сдерживать нижнюю палату.

Проблему избирательного права Монтескье рассматривал следующим

представителей должны иметь все граждане, исключая тех, положение

которых так низко, что на них смотрят как на людей, неспособных

иметь свою собственную волю".

276 История политических и правовых учений

"Исполнительная власть, - полагал Монтескье, - должна быть

в руках монарха, так как эта сторона правления, почти всегда требующая

действия быстрого, лучше выполняется одним, чем многими".

Исполнительная власть в лице монарха должна иметь право

отмены принятых законов (право абсолютного veto), но не должна

иметь права законодательной инициативы: "Нет даже необходимости,

чтобы она вносила свои предложения".

Судебная власть должна точно следовать предписаниям законов:

"Если бы в них выражалось лишь частное мнение судьи, то

людям пришлось бы жить в обществе, не имея определенного понятия

об обязанностях, налагаемых на них этим обществом". Монтескье

является приверженцем суда присяжных: "Судебную власть

следует поручать не постоянно действующему сенату, а лицам,

которые в известные времена года по указанному законом способу

привлекаются из народа для образования суда, продолжительность

действия которого определяется требованиями необходимости".

Для Монтескье разделение властей в государстве - это признак

умеренного правления, для функционирования которого "надо

уметь комбинировать власти, регулировать их, умерять, приводить

их в действие, подбавлять, так сказать, балласту одной, чтобы она

могла уравновешивать другую; это такой шедевр законодательства,

который редко удается выполнить случаю и который редко

позволяют выполнить благоразумию". Теория разделения властей

и концепция свободы, разработанные Монтескье, составляют фундамент

одного из направлений современной западной политической

мысли - политического либерализма.

Монтескье внес огромный вклад в развитие учения о праве как

науки, надеясь, что разрабатываемая им теория может быть воспринята

просвещенным законодателем как руководство к действию.

Монтескье писал: "Если бы я мог сделать так, чтобы у тех, которые

повелевают, увеличился запас сведений относительно того, что они

должны предписывать, а те, которые повинуются, нашли новое удовольствие

в повиновении, - я счел бы себя счастливейшим из

смертных". Английский философ И. Бентам позднее заметит, что

Монтескье "стремился найти в хаосе законов разумные основания,

которыми могли бы руководствоваться законодатели".

Продолжая традицию естественно-правовой школы, Монтескье

писал, что естественные законы - это законы, которые согласуются

с природой человека. Эти законы действовали и в естественном

состоянии (стремление к мирному сосуществованию; необходимость

добывать себе пищу; желание общения, вызванное

удивлением перед себе подобным или существом противоположного

пола; желание жить в обществе разумных существ), но они не

утрачивают своего значения с появлением позитивных законов государства.

Позитивные законы могут противоречить законам есте-

Глава 13. Политические и правовые учения во Франции в XVIII в. 277

ственным, что представляется Монтескье несправедливым. Он критикует,

например, римский закон, согласно которому отец мог заставить

дочь развестись со своим мужем. Напротив, "право развода

может быть предоставлено только самим лицам, которые испытывают

на себе неудобство брака и которые знают время, когда им

всего лучше освободиться от этого неудобства".

Монтескье стремился объяснить факт большого разнообразия

позитивных законов, по которым живут народы земли. Он считает,

что это разнообразие не связано с действиями слепой судьбы или

случая, напротив, законы всегда причинно обусловлены действием

факторов как физического, так и морального характера. К физическим

факторам Монтескье относит географические характеристики

(климат, размер территории, численность населения и др.), а

к моральным - принципы правления, нравы и др. Взаимосвязь

этих факторов обусловливает "дух законов" каждого народа. Монтескье

предлагает правоведам исследовать не сами законы, а дух

законов, который "заключается в различных отношениях законов

к различным предметам".

Монтескье устанавливает связь законов с климатом: "От различия

в потребностях, порождаемого различием климатов, происходит

различие в образе жизни, а от различия в образе жизни -

различие законов". Разумный законодатель должен считаться с этим

фактом зависимости, но в то же время он долж:ен бороться с негативными

последствиями влияния климата на людей: "Чем более

климат побуждает их избегать этого труда (земледелия. - И. М.),

тем более должны поощрять их к этому религия и законы". Монтескье

рассматривает также отношение законов к нравам и обычаям

народа, призывая законодателя принимать обдуманные решения:

"Законы являются частными и точно определенными установлениями

законодателя, а нравы и обычаи - установлениями народа

в целом. Отсюда следует, что тот, кто желает изменить нравы и

обычаи, не должен изменять их посредством законов: это показалось

бы слишком тираническим; лучше изменять их посредством

внедрения иных нравов и иных обычаев". Монтескье анализирует

связь законов с религией, признавая за религией возможность обеспечения

общественного порядка: "В государствах, где вопросы о

войне не решаются на общем совещании, где закон лишен всяких

средств к прекращению и предупреждению войн, религия устанавливает

периоды мира и перемирий, чтобы дать народу возможность

заниматься теми работами, без которых государство не может

существовать, каковы посев и тому подобные работы".

Законы, по мнению Монтескье, находятся в зависимости от формы

правления государства. Монтескье различает четыре формы

правления: демократическую республику, аристократическую республику,

монархию, деспотию. Для демократической республики

10 История политических и правовых

278 История политических и правовых учений

Монтескье выводит правило, согласно которому "законы, определяющие

правления". В аристократических республиках не должно быть законов,

предусматривающих выбор должностных лиц по жребию:

"Выбор по жребию не должен иметь места; он проявил бы здесь

только свои дурные стороны". В монархиях власть главы государства

связана основными законами: "Власти посредствующие, подчиненные

и зависимые образуют природу монархического правления,

т. е. такого, где правит одно лицо посредством основных законов".

В деспотиях значение законов сводится почти к нулю, за

исключением одного из них: "Учреждение должности визиря есть

поэтому основной закон такого государства".

Законодатель не свободен в выборе форм правления государства,

так как каждая из них обусловлена размером территории.

Монтескье считал, что республики могут существовать на небольших

территориях (античные республики), монархии предполагают

территорию средних размеров (английская и французская монархии),

деспотии могут существовать на огромных территориях (Персия,

Китай, Индия, Япония). Однако Монтескье делал одно исключение:

на большой территории возможно создание федеративной

республики. Эта республика будет сочетать в себе все достоинства

республиканского правления и внешнюю силу крупных монархий.

Основой этой республики будет договор: "Эта форма правления

есть договор, посредством которого несколько политических организмов

обязываются стать гражданами одного более значительного

государства, которое они пожелали образовать". Мысли Монтескье

о федеративной республике были восприняты создателями американской

Конституции 1787 г.

Монтескье устанавливает, кроме того, соответствия между законами

и принципами правления. Под принципом правления он

понимает основополагающую идею, которая приводит в движение

ту или иную форму правления. Для демократической республики

такой идеей выступает добродетель, для аристократической - умеренность,

для монархии - честь, а для деспотии - страх. Эти

принципы определяют разнообразие способов вынесения приговоров,

простоту или сложность уголовных и гражданских законов,

строгость наказаний и др. Монтескье, в частности, считал, что "строгость

в наказаниях более уместна в деспотических государствах,

принцип которых - страх, чем в монархиях и республиках, которые

имеют своим двигателем честь и добродетель". Принцип той

или иной формы правления - это ее идеальная сущность, поэтому

разложение принципа правления неизбежно должно привести к

разложению формы правления. Продолжая традицию Платона и

Аристотеля, Монтескье рассуждает о порче форм правления государства.

Глава 13. Политические и правовые учения во Франции в XVIII в. 279

Политические и правовые идеи Монтескье оказали громадное

влияние на целые поколения теоретиков права, законодателей и

политиков, - они прочно вошли в общественное правосознание.

Концепция разделения властей на законодательную, исполнительную

и судебную, разработанная Монтескье как теоретическая

альтернатива принципу абсолютной власти, стала в XVIII в., - и

остается до сих пор, - главным принципом конституционного развития

многих стран мира.

Влияние правовых взглядов Монтескье можно обнаружить в

"Энциклопедии" Дидро и Даламбера (статьи: "Закон", "Законодатель"),

в создании которой принимал участие и сам Монтескье.

Работа "О духе законов" позволяет отнести ее автора к основателям

юридической социологии. Французский мыслитель предпринял

попытку объяснить обусловленность законодательства различного

рода природными, социальными и культурными факторами:

формой правления, религией, обычаями, климатом, почвой и др.

В работе "О духе законов" рассматривались и вопросы законодательного

искусства, которые и по сей день остаются актуальными.

Политические и правовые идеи Монтескье оказали непосредственное

влияние на составителей Конституции США, конституционное

законодательство периода Великой французской революции,

на Гражданский кодекс Франции 1804 г. Еще при жизни Монтескье

обрел европейскую известность благодаря работе "О духе

Книга представляет собой сборник пяти общественно-политических трактатов великого французского философа, родоначальника теоретической социологии Жана Жака Руссо и адресована всем читателям, интересующимся вопросами философии истории, социологии и социальной теории. Я был удивлен некоторыми воззрениями Руссо, особенно его любовью к «естественному» первобытному человеку.

Жан Жак Руссо. Об общественном договоре: Трактаты. – М.: ТЕРРА–Книжный клуб; КАНОН-пресс‑Ц, 2000. – 544 с.

Скачать конспект (краткое содержание) в формате или

На момент публикации заметки книга не доступна в основных Интернет-магазинах

Рассуждение, получившее премию дижонской академии в 1750 году по вопросу, предложенному этой же академией: «Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов?»

Европа уже опять впадала в варварство первых веков. Нужен был переворот, чтобы опять привести людей к здравому смыслу. С падением трона Константина обломки Древней Греции были перенесены в Италию. Франция в свою очередь обогатилась от этих драгоценных останков. Вскоре за литературою последовали науки.

Ныне, когда более хитроумные ухищрения и более тонкий вкус свели искусство нравиться к определенным принципам, в наших нравах воцарилось низкое обманчивое однообразие, и все умы кажутся отлитыми в одной и той же форме: вежливость без конца чего-то требует, благопристойность приказывает, мы без конца следуем обычаям и никогда - собственному своему разуму.

До того, как искусство обтесало наши манеры и научило наши страсти говорить готовым языком, нравы у нас были грубые и простые, но естественные, и различие в поведении с первого взгляда говорило о различии характеров. Человеческая природа, в сущности, не была лучшею, но люди видели свою безопасность в легкости, с какою они понимали друг друга, и это преимущество, ценности которого мы уже не чувствуем, избавляло их от многих пороков.

Я люблю, - говорит Монтень, - собеседование и спор, но лишь с немногими и в тесном кругу. Ибо служить зрелищем для великих мира сего и выставлять напоказ свой ум и умение болтать я считаю делом вовсе неподобающим для порядочного человека

Наши души развратились по мере того, как шли к совершенству наши науки и искусства. Можно ли сказать, что это несчастье свойственно лишь нашему веку? Нет, господа, беды, вызванные нашим ненужным любопытством, стары, как мир. Возьмите Египет. Эта страна становится матерью философии и изящных искусств, и вскоре после этого - завоевана Камбизом. Возьмите Грецию, некогда населенную героями, которые дважды одолели Азию, один раз у Трои, а другой - у собственных своих очагов. Но развитие искусств, разложение нравов и иго македонца последовали непосредственно одно за другим.

В Азии есть огромная страна, где литература в почете и ведет к самым высоким должностям в государстве. Если бы науки очищали нравы, если бы учили они людей проливать кровь за свое отечество, если бы внушали они мужество, то народы Китая должны были быть мудрыми, свободными и непобедимыми. Но, ни познания министров, ни так называемая мудрость законов, ни многочисленность жителей этой обширной империи не смогли ее оградить от ига невежественного и грубого монгола.

Противопоставим этому картину нравов немногочисленных народов, которые, предохранив себя от этой заразы ненужных знаний, своими добродетелями создали собственное свое счастье и явили собою пример для других народов. Таковы были древние персы, скифы. Таковы были германцы; перо рисовало их простоту, невинность и добродетели.

С тех пор, как среди нас начали появляться ученые, добродетельные люди сокрылись.

Древнее предание, перешедшее из Египта в Грецию, говорит, что тот из богов, который был врагом людского покоя, был изобретателем наук (не похоже, чтобы греки, приковавшие Прометея на Кавказе, думали о нем сколько-нибудь лучше, чем египтяне о своем боге Тоте).

Еще худшее зло несут с собою литература и искусство. Такое зло - роскошь, рожденная, как и они, из праздности и людского тщеславия. Долговечность империй зиждется на добрых нравах, а роскошь представляет собою диаметральную противоположность добрым нравам. Политики древности беспрестанно говорили о нравах и о добродетели; наши - говорят лишь о торговле и о деньгах.

У нас есть физики, геометры, химики, астрономы, поэты, музыканты, художники - у нас нет больше граждан; и если они еще и остались, рассеянные по нашим глухим деревням, то погибают там в бедности и пренебрежении.

Я вовсе не хочу приводить рискованное сравнение между земледелием и философией: этого никто бы не поддержал. Я только спрошу: что такое философия? что содержат писания наиболее известных философов? каковы уроки этих друзей мудрости? Если их послушать, разве нельзя их принять за толпу шарлатанов, что кричат каждый свое на общественной площади: идите ко мне, только я один никогда не ошибаюсь? Один утверждает, что тел вообще нет в природе и что все есть мое представление о них; другой, - что нет ни иного вещества, кроме материи, ни иного бога, кроме вселенной.

Если и нужно позволить некоторым людям посвятить себя изучению наук и искусств, то лишь только тем, кто почувствует в себе силы, чтобы самостоятельно идти по стопам Бэкона, Декарта и Ньютона, и опередить их.

Пусть же короли не гнушаются допускать в свои советы людей более всего способных быть для них хорошими советчиками; пусть откажутся они от этого давнего предубеждения, порожденного гордынею вельмож, что искусство править народами труднее, чем искусство их просвещать; будто легче заставить людей поступать хорошо по собственному желанию, чем принуждать их к тому же с помощью силы; пусть первоклассные ученые получат при дворе почетный кров; пусть они получат там единственную достойную их награду: возможность содействовать своим влиянием счастью народов, которые они научат мудрости; лишь тогда увидят люди, на что способны добродетель, наука и власть, возбуждаемые духом благородного соревнования и действующие в согласии на благо человеческому роду. Но до тех пор, пока с одной стороны будет только власть, а с другой - только знания и мудрость, ученые редко будут думать о великих вещах, государи будут совершать хорошие поступки еще реже, а народы будут все так же порочны, испорчены и несчастны.

Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми

Женевской республике. Так как я имел счастье родиться среди вас, позвольте воздать своему отечеству почести, которые оно могло бы открыто принять. Я бы хотел, чтобы никто в Государстве не мог ставить себя выше Закона, и чтобы никто извне не мог навязать никакого закона, который обязано было бы признать Государство. Я никак не хотел бы жить в Республике, недавно образовавшейся, как бы хороши ни были ее законы, из опасения, что форма Правления, не соответствовала бы новым гражданам или граждане не соответствовали бы новой форме Правления, и Государству грозили бы потрясения и гибель.

Народы, уже привыкшие иметь повелителей, больше не в состоянии обходиться без них. Если они пытаются свергнуть иго, то еще больше удаляются от свободы, так как принимают за свободу безудержную распущенность; такие перевороты почти всегда отдают этих людей в руки соблазнителей, которые только отягчают их цепи.

Я попытался бы найти страну, где право законодательства принадлежало бы всем гражданам, ибо кто может знать лучше самих граждан, при каких условиях подобает им жить совместно в одном и том же обществе? С другой стороны, я желал бы закрыть дорогу своекорыстным и плохо понятным законопроектам и опасным нововведениям, которые, в конце концов, погубили афинян, и чтобы поэтому не всякий имел возможность предлагать новые законы, когда и как ему заблагорассудится. Чем больше размышляю я о вашем политическом и гражданском положении, тем меньше могу я себе представить, что может быть в природе лучшее положение дел человеческих.

Предисловие. Наиболее полезным и наименее продвинувшимся из всех знаний21 человеческих мне представляется знание человека, ибо как познать источник неравенства между людьми, если не начать с познания их самих? и как удастся человеку увидеть себя таким, каким создала его природа, через все те изменения, которые должна была произвести в его изначальной организации последовательная смена времен и вещей, и отделить то, что было ему присуще с самого начала, от того, что обстоятельства и развитие прибавили к первозданному его состоянию или изменили в нем?

Я вижу в человеческом роде два вида неравенства: одно, которое я называю естественным или физическим, потому что оно установлено природою и состоит в различии возраста, здоровья, телесных сил и умственных или душевных качеств; другое, которое можно назвать неравенством условным или политическим, потому что оно зависит от некоторого рода соглашения и потому что оно устанавливается или, по меньшей мере, утверждается с согласия людей. Это последнее заключается в различных привилегиях, которыми некоторые пользуются за счет других: как то, что они более богаты, более почитаемы, более могущественны, чем другие, или даже заставляют их себе повиноваться.

Часть первая

Так как тело дикого человека - это единственное известное ему орудие, он использует его и для многих таких целей, к которым наши тела, по недостатку упражнений, уже неспособны: самая наша изобретательность лишает нас той силы и той ловкости, которую дикого человека заставляла приобретать необходимость. Имей он топор, разве могла бы рука его ломать столь крепкие ветви? Имей он пращу, разве мог бы он с такою меткостью бросать камни рукою?

Гоббс утверждает, что человек от природы бесстрашен и ждет только случая нападать и сражаться. Заставьте медведя или волка сражаться с дикарем, крепким, ловким и храбрым, как и все они, вооруженным камнями и хорошей дубиной, и вы увидите, что опасность будет, по меньшей мере, взаимной и что после многих подобных опытов хищные звери, которые вообще не любят нападать друг на друга, неохотно станут нападать на человека, которого они сочтут столь же хищным, как они сами. Вот, без сомнения, те причины, по которым негры и дикари так мало тревожатся о том, что они могут встретиться в лесу с хищными зверями.

Что до болезней, я спрошу, есть ли какие-нибудь серьезные наблюдения, из которых можно было бы заключить, что в странах, где искусством медицины более всего пренебрегают, средняя продолжительность жизни человека меньше, чем в тех странах, где его насаждают всего заботливее?

У всякого животного есть свои представления, потому что у него есть чувства; оно даже до некоторой степени комбинирует свои представления, и человек отличается в этом отношении от животного лишь как большее от меньшего. Следовательно, специфическое отличие, выделяющее человека из всех других животных, составляет не столько разум, сколько его способность действовать свободно. Природа велит всякому живому существу, и животное повинуется. Человек испытывает то же воздействие, но считает себя свободным повиноваться или противиться, и как раз в сознании этой свободы проявляется более всего духовная природа его души.

Есть и другое, весьма характерное и отличающее человека от животного: это - способность к самосовершенствованию. Знание того, что такое смерть и ужасы ее - это одно из первых приобретений, которые человек делает, отдаляясь от животного состояния.

Сколькими представлениями обязаны мы употреблению речи; как изощряет и облегчает грамматика действия ума! Каких невообразимых усилий и какого огромного времени стоило впервые изобрести языки.

К тому же общие понятия могут сложиться в уме лишь с помощью слов, а рассудок постигает их лишь посредством предложений. Это - одна из причин, почему у животных не может образоваться таких понятий и почему они не смогут, когда бы то ни было приобрести ту способность к совершенствованию, которая от этих понятий зависит.

Дело с происхождением языка и общества, все же по тому, сколь мало природа позаботилась о сближении людей на основе их взаимных потребностей и об облегчении им пользования речью, видно, по меньшей мере, сколь мало подготовила она их способность к общежитию и сколь мало внесла она своего во все то, что сделали они, чтобы укрепить узы общества.

Воздержимся заключать вместе с Гоббсом, что пока человек не имеет понятия о доброте, он от природы зол, что он порочен, пока не знает добродетели. Исходя из принципов, им же установленных, этот автор должен был бы сказать, что естественное состояние - это такое состояние, когда забота о нашем самосохранении менее всего вредит заботе других о самосохранении, и состояние это, следовательно, есть наиболее благоприятное для мира и наиболее подходящее для человеческого рода. Он, однако, утверждает, как раз противное, когда включает, весьма некстати, в то, что составляет заботу дикого человека о своем самосохранении, необходимость удовлетворять множество страстей, кои суть порождение общества и которые сделали необходимым установление законов.

Сострадание - это естественное чувство, которое, умеряя в каждом индивидууме действие себялюбия, способствует взаимному сохранению всего рода. Именно оно внушает всем людям вместо этого возвышенного предписания: Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобою , то другое предписание доброты естественной, которое куда менее совершенно, но, быть может, более полезно, чем предыдущее: Заботься о благе твоем, причиняя как можно меньше зла другому .

Дикий человек, который, блуждая в лесах, не обладал трудолюбием, не знал речи, не имел жилища, не вел ни с кем войны и ни с кем не общался, не нуждался в себе подобных. Неравенство, пусть даже естественное, имело в этом состоянии далеко не такие размеры и значение, как это утверждают наши писатели. Среди тех особенностей, которые составляют различие между людьми, многие считаются естественными, тогда как они являются лишь порождением привычек и различий в образе жизни, которые становятся свойственны людям в обществе.

Если мы сравним огромное разнообразие в способах воспитания и в образе жизни у людей различных разрядов в гражданском обществе с простотой и единообразием жизни животной и дикой, мы поймем, насколько менее значительными должны быть различия между людьми в естественном состоянии, чем в общественном состоянии, и насколько должно увеличиться естественное неравенство внутри человеческого рода в результате неравенства, порождаемого общественными установлениями.

Узы рабства образуются лишь из взаимной зависимости людей и объединяющих их потребностей друг в друге, и потому невозможно поработить какого-либо человека, не поставив его предварительно в такое положение, чтобы он не мог обойтись без другого: положение это не имеет места в естественном состоянии, и потому каждый свободен в этом состоянии от ярма, а закон более сильного там не действителен.

Часть вторая

Первый, кто, огородив участок земли102, придумал заявить: «Это мое!» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества.

Все начинает принимать иной вид. Люди, блуждавшие до сих пор в лесах, теперь уже ведут более оседлый образ жизни и понемногу сближаются, соединяются в разные стада и, наконец, образуют в каждой стране отдельный народ, объединенный нравами и обычаями, не какими- либо уставами и законами, а одинаковым образом жизни, одинаковым питанием и общим влиянием климата.

Тот, кто лучше всех пел или плясал, самый сильный, самый красивый, самый ловкий, самый красноречивый становился наиболее уважаемым, - и это было первым шагом одновременно и к неравенству, и к пороку. Из этих первых предпочтений родились, с одной стороны, тщеславие и презрение, а с другой - стыд и зависть. Согласно аксиоме мудрого Локка, не может быть причинен ущерб там, где полностью отсутствует собственность .

До тех пор, пока люди были заняты лишь таким трудом, который под силу одному человеку, и только такими промыслами, которые не требовали участия многих рук, они жили, свободные, здоровые, добрые и счастливые, насколько они могли быть такими по своей природе, и продолжали в отношениях между собою наслаждаться всеми радостями общения, не нарушавшими их независимость. Но с той минуты, как один человек стал нуждаться в помощи другого, как только люди заметили, что одному полезно иметь запас пищи на двоих, - исчезло равенство, появилась собственность, труд стал необходимостью, и обширные леса превратились в радующие глаз нивы, которые надо было орошать человеческим потом и на которых вскоре были посеяны и выросли вместе с урожаем рабство и нищета.

Неизбежным следствием обработки земли был ее раздел, а как только была признана собственность, должны были появиться первые уставы правосудия. При таком положении вещей равенство могло бы сохраниться, если бы люди обладали одинаковыми дарованиями и, если бы, к примеру, использование железа и потребление продуктов питания постоянно находились в точном равновесии. Но соответствие, ничем не поддерживаемое, было вскоре нарушено: самый сильный производил своим трудом больше, чем другие, самый искусный извлекал большие выгоды из своей работы, самый изобретательный находил способы сократить затраты труда.

Нарождающееся общество пришло в состояние самой страшной войны: человеческий род, погрязший в пороках и отчаявшийся, не мог уже ни вернуться назад, ни отказаться от злосчастных приобретений, им сделанных. Богатый человек сказал: «Давайте объединимся, чтобы оградить от угнетения слабых, сдержать честолюбивых и обеспечить каждому обладание тем, что ему принадлежит; давайте установим судебные уставы и мировые суды, с которыми все обязаны будут сообразоваться, которые будут нелицеприятны и будут в некотором роде исправлять превратности судьбы, подчиняя в равной степени могущественного и слабого взаимным обязательствам.

Наши политики изрекают о любви к свободе такие же софизмы, какие наши философы изрекали о естественном состоянии. На основании того, что они видят, они судят о совершенно других вещах, которые они никогда не видели, и приписывают людям естественную склонность к рабству, потому что люди, которых видят они перед собою, терпеливо сносят это свое рабское состояние; они не задумываются над тем, что со свободою дело обстоит так же как с невинностью и добродетелью, цену которым ощущаешь лишь до тех пор, пока ими обладаешь, и вкус, к которым утрачиваешь, едва только их потеряешь.

Я буду рассматривать создание Политического организма как подлинный договор между народом и правителями, которых он себе выбирает, договор, по которому обе стороны обязуются соблюдать законы, в нем обусловленные и образующие связи их союза. Из природы договора мы увидим, что он не может быть не расторжимым. Различные виды Правлений ведут свое происхождение лишь из более или менее значительных различий между отдельными лицами в момент первоначального установления.

Если один человек выделялся среди всех могуществом, доблестью, богатством или влиянием, то его одного избирали магистратом, и Государство становилось монархическим. Если несколько человек, будучи примерно равны между собою, брали верх над остальными, то этих людей избирали магистратами, и получалась аристократия. Те люди, чьи богатства или дарования не слишком отличались, и которые меньше других отошли от естественного состояния, сохранили сообща в своих руках высшее управление и образовали демократию.

При этих различных видах Правления все магистратуры были поначалу выборными. Честолюбивые начальники воспользовались различными обстоятельствами, чтобы сохранить навсегда свои должности за своими семьями. И, таким образом, правители, став наследственными, привыкли рассматривать свою магистратуру как семейное имущество, а самих себя - как собственников Государства.

Если мы проследим поступательное развитие неравенства, то обнаружим, что установление Закона и права собственности было здесь первой ступенью, установление магистратуры - второю, третьею же и последнею было превращение власти, основанной на законах, во власть неограниченную.

И среди всей этой безурядицы и переворотов постепенно поднимет свою отвратительную голову деспотизм; пожирая все, что увидит он хорошего и здорового во всех частях Государства, в конце концов, он начнет попирать ногами и законы, и народ и утвердится на развалинах Республики. С этой минуты не может быть больше речи ни о нравственности, ни о добродетели. Ибо повсюду, где царит деспотизм, он не терпит, наряду с собою, никакого иного повелителя; как только он заговорит, не приходится уже считаться ни с честью, ни с долгом, и слепое повиновение - вот единственная добродетель, которая оставлена рабам.

Это - последний предел неравенства. Однако, деспот остается повелителем лишь до тех пор, пока он сильнее всех, но как только люди оказываются в силах его изгнать, у него нет оснований жаловаться на насилие.

О политической экономии

Политический организм - это условное общество, обладающее волей, и эта общая воля, которая всегда направлена на сохранение и на обеспечение благополучия целого и каждой его части, и которая есть источник законов, является для всех членов Государства, по отношению к этим членам и к Государству, мерилом справедливого и несправедливого.

Первый и самый важный принцип народного Правления состоит в том, чтобы во всем следовать общей воле. Другая едва ли меньшая трудность - это обеспечить одновременно и общественную свободу, и авторитет Правительства. Как можно заставить людей защищать свободу одного из них, не ущемляя свободы других? Одному только Закону люди обязаны справедливостью и свободою. И только Закон правители должны заставить говорить, когда они повелевают, ибо как только один человек пытается независимо от законов подчинить своей частной воле другого человека, он тотчас же выходит из гражданского состояния и ставит себя по отношению к этому другому человеку в состояние чисто естественное, когда повиновение никогда не предписывается иначе, как силой необходимости.

При правильно устроенном Правлении никакое изъятие из действия Закона никогда не будет дароваться ни на каком основании. Граждане же, которые имеют заслуги перед отечеством, должны получать в вознаграждение за них те или иные почести, но никак не привилегии, ибо Республика уже накануне гибели, если кто-нибудь может подумать, что это хорошо - не повиноваться законам.

Сила законов зависит еще больше от собственной их мудрости. Потому-то Платон и рассматривает необходимость в начале эдиктов всегда помещать преамбулу, которая показывала бы их справедливость и пользу. В самом деле, первый из законов - это уважение законов; суровость наказаний - это лишь бесполезное средство, придуманное неглубокими умами, чтобы заменить страхом то уважение, которого они не могут добиться иным путем.

Настоящий государственный деятель утверждает свою достойную уважения власть не столько над поступками, сколько, в большей еще мере, над волею людей. Если бы он мог добиться того, чтобы все поступали хорошо, ему самому уже не оставалось бы ничего делать, и вершиною его трудов была бы возможность самому оставаться бездеятельным.

Таким образом, так же, как первый долг Законодателя состоит в том, чтобы привести законы в соответствие с общей волей, так и первое правило общественной экономии состоит в том, чтобы управление соответствовало законам.

Как, скажут мне, узнать общую волю в тех случаях, когда она никак не высказывалась? Правители хорошо знают, что общая воля всегда принимает сторону самую справедливую, так что нужно лишь быть справедливым, чтобы быть уверенным в том, что следуешь общей воле. В Китае государь, как правило, всегда и неизменно делает своих чиновников виновными во всех разногласиях, которые возникают между ними и народом. Если в какой-нибудь провинции вздорожает хлеб, интенданта сажают в тюрьму. Если в другой провинции возникает мятеж, то губернатора отрешают от должности, и каждый мандарин отвечает головою за всякую беду, что случится в его округе. Это не значит, что потом дело не расследуется по всем правилам в суде, но долгий опыт научил опережать таким образом его приговор. Здесь редко приходится исправлять какую-либо несправедливость; и император, убежденный в том, что народное недовольство никогда не бывает беспричинным, всегда различает среди мятежных криков, за которые он карает, справедливые жалобы, кои он удовлетворяет.

Второй существенный принцип общественной экономии – установление царства добродетели. Мы желаем, чтобы народы были добродетельны? так научим же их прежде всего любить свое отечество. Но как им его полюбить, если оно значит для них не больше, чем для чужеземцев, и дает лишь то, в чем не может отказать никому?

Если нам скажут, что справедливо, чтобы один погиб ради всех, я восхищусь таким изречением в устах достойного и добродетельного патриота, который обрекает себя на смерть добровольно и подчиняясь долгу ради спасения своей страны. Но если под этим понимают, что Правительству дозволено принести в жертву невинного ради безопасности многих, то я нахожу, что этот принцип - один из самых отвратительных.

Римляне превосходили все другие народы в уважении, которое у них Правительство оказывало отдельным людям, и в скрупулезном внимании к соблюдению неприкосновенных прав всех членов Государства. Не было у них ничего столь священного, как жизнь простых граждан; требовалось собрание всего народа, не менее, чтобы осудить одного из них. Даже сам Сенат и Консулы при всем их огромном значении не имели на это права.

Предлог «общественное благо» - это всегда самый опасный бич для народа. Самое необходимое и, быть может, самое трудное в Правлении это - строгая неподкупность, чтобы всем оказать справедливость и в особенности, чтобы бедный был защищен от тирании богатого.

Удовлетворение общественных нужд - это третья существенная обязанность Правительства. Право собственности - это самое священное из прав граждан и даже более важное в некоторых отношениях, чем свобода, потому, что собственность - это истинное основание гражданского общества и истинная порука в обязательствах граждан.

Первое, что должен сделать после установления законов основатель учреждений Республики60, это - найти фонды, достаточные для содержания магистратов и прочих чиновников и для покрытия всех общественных расходов. Эти фонды называются фиск, если они в деньгах, общественный домен, если они в землях.

Самый важный принцип управления финансами: гораздо более усердно трудиться над тем, чтобы предупреждать нужды, чем над тем, чтобы увеличивать доходы. Если мы рассмотрим, как возрастают потребности Государства, мы увидим, что происходит это почти так же, как у отдельных людей: не столько в результате подлинной необходимости, сколько в результате роста бесполезных желаний; и часто расходы увеличивают лишь для того, чтобы иметь предлог увеличить сборы, так что Государство иногда выиграло бы, если бы обходилось без богатства, и это кажущееся богатство для него по сути более обременительно, чем сама бедность.

Можно, правда, надеяться сделать подданных более зависимыми, давая им одной рукою то, что взято у них другою, и это была бы политика, которую Иосиф применял по отношению к египтянам. Но этот пустой софизм тем более пагубен для Государства, что деньги не возвращаются в те же руки, из которых они вышли, и, исходя из подобных принципов, мы обогащаем лишь бездельников тем, что отбираем у людей полезных.

Вкус к завоеваниям - это одна из наиболее наглядных и подлинная побудительная причина здесь - не столько мнимое желание возвеличить нацию, сколько тайное желание увеличить внутри страны власть правителей посредством умножения численности войск и отвлечения умов граждан от других забот к военным делам.

Налоги не могут быть установлены законным образом иначе, как с согласия народа или его представителей. Обложения, которым подвергается народ, бывают двух видов: одно - вещественное, которое взимается с имущества, другое - личное, которое вносится с головы. Обложение с головы более свойственно состоянию рабства, а обложение вещей более подобает состоянию свободы.

Для того, чтобы обложение было справедливым и действительно пропорциональным, оно должно производиться не только в соответствии с размером имущества плательщиков, а на основе сложного соотношения различий в их положении и излишков их имуществ. Осмеливались даже говорить, что нужно возложить на крестьянина большее бремя, чтобы пробудить его от лени, и что он ничего не делал бы, если бы ему не нужно было ничего платить. Но опыт опровергает в отношении всех народов этот смехотворный принцип во всех случаях: в Голландии, в Англии, где землепашец платит очень мало, и особенно в Китае, где он не платит ничего, - там и земля лучше всего возделывается.

Посредством налогов, которые облегчали бы положение бедного и ложились бы всей своею тяжестью на богатство, только и можно предупреждать постоянное увеличение неравенства состояний, порабощение богатыми массы работников и бесполезных слуг, умножение числа праздных людей в городах и бегство из деревень.

Если, к примеру, Правительство может запретить пользование каретами, оно может, с еще большим основанием, ввести налог на кареты: средство мудрое и полезное для того, чтобы осудить пользование ими, не приказывая, однако, сие прекратить. Тогда можно смотреть на налог, как на своего рода штраф, доход от которого возмещает то зло, которое этим штрафом наказуется.

Об общественном договоре, или принципы политического права

Книга 1

Я хочу исследовать, возможен ли в гражданском состоянии какой-либо принцип управления, основанного на законах и надежного, если принимать людей такими, каковы они, а законы - такими, какими они могут быть. В этом исследовании я все время буду стараться сочетать то, что разрешает право, с тем, что предписывает выгода, так, чтобы не оказалось никакого расхождения между справедливостью и пользою.

Глава I. Предмет этой первой книги

Общественное состояние - это священное право, которое служит основанием для всех остальных прав. Это право, однако, не является естественным; следовательно, оно основывается на соглашениях.

Глава III. О праве сильного

Самый сильный никогда не бывает настолько силен, чтобы оставаться постоянно повелителем. Сила не творит право и люди обязаны повиноваться только властям законным.

Глава IV. О рабстве

Раз ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то выходит, что основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения.

Глава VI. Об общественном соглашении

Поскольку люди более не могут оставаться в естественном состоянии, они должны найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде. Такова основная задача, которую разрешает Общественный договор.

Общественное соглашение сводится к следующим положениям: Каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого. Этот организм называют Государством , когда он пассивен, Сувереном , когда он активен, Державою - при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа , а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти, и подданными как подчиняющиеся законам Государства.

Глава VII. О Суверене

Чтобы общественное соглашение не стало пустою формальностью, оно молчаливо включает в себя такое обязательство, которое одно только может дать силу другим обязательствам: если кто-либо откажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем Организмом.

Глава VIII. О гражданском состоянии

Этот переход от состояния естественного к состоянию гражданскому производит в человеке весьма приметную перемену, заменяя в его поведении инстинкт справедливостью и придавая его действиям тот нравственный характер, которого они ранее были лишены. Надо точно различать естественную свободу, границами которой является лишь физическая сила индивидуума, и свободу гражданскую, которая ограничена общей волей.

Глава IX. О владении имуществом

Для того чтобы узаконить право первой заимки на какой-либо участок земли, необходимы следующие условия: во-первых, чтобы на этой земле еще никто не жил; во-вторых, чтобы занято было лишь столько, сколько необходимо, чтобы прокормиться; в-третьих, чтобы вступали во владение землею не в силу какой-либо пустой формальности, но в результате расчистки и обработки ее - этого единственного признака собственности, который при отсутствии юридических документов должен быть признаваем другими.

Первоначальное соглашение не только не уничтожает естественное равенство людей, а, напротив, заменяет равенством как личностей и перед законом все то неравенство, которое внесла природа в их физическое естество; и, хотя люди могут быть неравны по силе или способностям, они становятся все равными в результате соглашения и по праву.

Книга 2

Глава I. О том, что суверенитет неотчуждаем

Суверенитет, который есть только осуществление общей воли, не может никогда отчуждаться и что суверен, который есть не что иное, как коллективное существо, может быть представляем только самим собою. Передаваться может власть, но никак не воля.

Глава II. О том, что суверенитет неделим

Суверенитет неделим, ибо воля либо является общею, либо ею не является; она являет собою волю народа как целого, либо - только одной его части. В первом случае это провозглашенная воля есть акт суверенитета и создает закон. Во втором случае - это лишь частная воля или акт магистратуры; это, самое большее, - декрет. Но наши политики разделяют суверенитет на силу и на волю, на власть законодательную и на власть исполнительную.

Глава III. Может ли общая воля заблуждаться

Люди всегда стремятся к своему благу, но не всегда видят, в чем оно. Часто существует немалое различие между волею всех и общею волею. Эта вторая блюдет только общие интересы; первая - интересы частные и представляет собою лишь сумму изъявлений воли частных лиц.

Глава IV. О границах верховной власти суверена

Подобно тому, как природа наделяет каждого человека неограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашение дает Политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, и вот эта власть, направляемая общею волей, носит, как я сказал, имя суверенитета. Как только речь заходит о каком-либо факте или частном праве на что-либо, не предусмотренном общим и предшествующим соглашением, то дело становится спорным.

Верховная власть не может переступать границ общих соглашений, и каждый человек может всецело распоряжаться тем, что ему эти соглашения предоставили из его имущества и его свободы; так что суверен никак не вправе наложить на одного из подданных большее бремя, чем на другого. Ибо тогда спор между ними приобретает частный характер и поэтому власть суверена здесь более не компетентна.

Глава VI. О законе

Предмет законов всегда имеет общий характер. Я разумею под этим, что Закон рассматривает подданных как целое, а действия - как отвлечение, но никогда не рассматривает человека как индивидуум или отдельный поступок. Таким образом, Закон вполне может установить, что будут существовать привилегии, но он не может предоставить таковые никакому определенному лицу; Закон может создать несколько классов граждан, может даже установить те качества, которые дадут право принадлежать к каждому из этих классов. Я называю Республикою всякое Государство, управляемое посредством законов.

Глава VII. О законодателе

Чем больше естественные силы иссякают и уничтожаются, а силы, вновь приобретенные, возрастают и укрепляются, тем более прочным и совершенным становится также и первоначальное устройство; так что, если каждый гражданин ничего собою не представляет и ничего не может сделать без всех остальных, а сила, приобретенная целым, равна сумме естественных сил всех индивидуумов или превышает эту сумму, то можно сказать, что законы достигли той самой высокой степени совершенства, какая только им доступна.

Часть вторая

Всякий ребенок, рожденный на острове, будет гражданином и членом Республики, когда он достигнет определенного возраста, в соответствии с постановлениями; и никто не сможет стать таковым иначе, как этим способом.

Всякий корсиканец, который, достигнув полных сорока лет, не женится и никогда не состоял в браке до этого, будет лишен права гражданства на всю жизнь.

На каждого ребенка, который будет следовать за пятым, отцу будет выделен общиной надел.

Все законы о наследовании должны быть направлены к тому, чтобы приводить все к равенству таким образом, чтобы каждый имел кое-что, и чтобы никто не имел ничего излишнего.

Никого нельзя будет заключать в тюрьму за долги; и даже в случае конфискаций, которые могут иметь место в домах какого-либо должника, ему будут оставлены, помимо одежды, чтобы прикрыть тело, его плуг, волы, постель и самая необходимая утварь.

На острове не будет ни одного экипажа.

Всякий холостяк, который женится до того, как ему исполнится двадцать лет, или только после того, как ему исполнится тридцать, или который женится на девице, еще не достигшей пятнадцати лег, или же на девице или вдове, возраст которой будет отличаться от его возраста более, чем на двадцать лет, будет исключен из сословия граждан, если только он не зачислен в это сословие в воздаяние за службу Государству.

Больше всего мошенничеств оказывается именно в тех делах, в которых больше всего реестров и счетных книг.

Это великолепное средство научить все подчинять Закону. - когда все видят, как возвращается к частной жизни человек, которого столь уважали, когда он был в должности; и для него самого уверенность в том, что он когда-нибудь опять станет частным человеком преподает ему великий урок блюсти права частных лиц.

Благородный народ! Я хочу дать вам вовсе не искусственные и систематизированные законы, изобретенные людьми; но привести вас к одним только законам природы и порядка, которые повелевают сердцу и не насилуют желаний.

К сожалению, натуральное хозяйство веден к снижению производительности, а, следовательно, к обнищанию. – Прим. Багузина .

Видный представитель эпохи Просвещения Жан-Жак Руссо родился 28 июня 1712 г. в Женеве, в семье часовщика. Мать Руссо, урожденная Сюзанна Бернар, внучка женевского пастора, умерла через несколько дней после его рождения. Когда мальчику было 10 лет, он остался без отца. Последний промотал доставшееся ему небольшое состояние, а в 1722 г. вынужден был бежать из Женевы, так как был приговорен судом к трем месяцам тюрьмы, штрафу и церковному покаянию за ссору с французским офицером. Из-за отсутствия денег Руссо не смог окончить школу и был отдан родственниками на обучение ремесленнику-граверу. Не выдержав издевательств с его стороны, Руссо в 16 лет бежал из Женевы. Судьба привела его к баронессе Луизе де Варане, жившей в городке Анесси, в герцогстве Савойя. Она должна была стать его наставницей в католицизме. Однако отношения между ними приняли несколько иной характер.

Баронесса стала его близким другом и учителем, а 10-летнее пребывание в ее имении - своеобразным университетом для Руссо. Молодого человека отличали редкое трудолюбие и талант, постоянное стремление к самообразованию, а де Варане разглядела в нем недюжинные способности и создала отличные условия для их развития. Позже Руссо называл время, проведенное в доме баронессы, самой светлой, самой счастливой порой своей жизни. Но все имеет свой конец. И для Руссо, и для де Варане наступило время, когда они поняли, что им пора расстаться.

После недолгого пребывания в Лионе, осенью 1742 г. Жан-Жак Руссо появился в Париже. Он имел склонность к поэзии, драматургии, музыке и, конечно же, литературе. Происходит его сближение с просветителями Дидро и Д"Аламбером, которые привлекли его к работе над знаменитой "Энциклопедией", Руссо был поручен раздел музыки. В 1750 г. он пишет свое первое политическое произведение - "Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов". Затем появятся "Рассуждение о происхождении и основании неравенства между людьми" (1754), трактаты "О политической экономии" (1755), "Суждение о вечном мире", "Об общественном договоре, или Принципы политического права" (1782). И это не считая статей, стихов, комедий, романов, либретто и музыкальных произведений.

В своем первом политическом произведении Руссо формулирует два важных положения. Первое касается социального идеала Руссо - это французский крестьянин, ведущий сельский образ жизни и не испорченный цивилизацией. Второе заключается в том, что появление наук и искусств Руссо связывает со становлением неравенства между людьми.

Эта мысль получает дальнейшее развитие в "Рассуждении о происхождении и основаниях неравенства между людьми".

Вторую его часть Руссо начинает сюжетом, ставшим впоследствии чрезвычайно знаменитым: "Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: "Это мое!" и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества". Таким образом, поворотным пунктом в истории человечества стало возникновение частной собственности.

Появление земледелия, выделение ремесел, раздел земли и рост социального неравенства людей привели к усилению вражды между людьми и, в конечном счете, началу войны всех против всех. Убытки от этой войны несли прежде всего богатые. И в голове одного из них родился коварный замысел - создать государство якобы для защиты всех и ради общей пользы: "вместо того, чтобы обращать наши силы против себя самих, давайте соединим их в одну высшую власть, которая будет править нами согласно мудрым законам".

Такова в целом концепция общественного договора Руссо. Он расценивал договор как обман и заговор богачей. Созданное таким образом государство никогда не защищало слабых и не обеспечивало равенства всех перед законом и судом. Образование государства завершилось установлением магистратур, т.е. публичная власть была вручена отдельным лицам.

Однако Ж.-Ж. Руссо не был анархистом. В этой же работе он признает необходимость и полезность государственной организации общества. Возникает вопрос - каким должно быть государство? Этой проблеме Руссо посвятил свой главный трактат "Об общественном договоре, или Принципы политического права".

Руссо убежден, что человек по природе своей свободен и что несвободное его состояние есть некое извращение. "Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах", - так звучит первая строка первой главы "Общественного договора".

Проблему свободы Руссо решает в контексте подчинения, а именно подчинения самому себе: свободен тот, кто руководствуется своей собственной волей. А что касается равенства, то оно означает некое равенство условий, соблюсти которое можно только в том случае, если все заключающие соглашение в равной степени отказываются от всех своих естественных прав. Полнота отчуждения прав - обязательное условие, ибо если кто-то сохранит какие-либо права, то естественное состояние будет продолжаться.

Главными институтами государства, по Руссо, являются суверен - носитель общей воли и правительство - исполняющий эту волю. Общественный договор должен быть договором об образовании суверена. В этих условиях понятие общей воли становится основным во всей политической теории Руссо, приобретая конституирующее значение.

Общая воля для Руссо - это скорее некий объективно существующий интерес, который может осознаваться всеми или большинством в каждом конкретном случае, как часто бывает, но может и не осознаваться, что, собственно говоря, на содержание общей воли не влияет. При этом Руссо проводит различие между общей волей и волей всех. Последняя есть не более "чем изъявление частных воль".

Индивид выступает у Руссо в двух ипостасях: как член суверена, т.е. как гражданин, представляющий наравне с другими общую волю, и как частное лицо, т.е. носитель частной воли, которая может и не совпадать с общей.

Суверен действует всегда прямо, честно, справедливо и к общей пользе. Индивид, подчиняясь его решениям, становится действительно свободным, "ибо поступать лишь под воздействием своего желания есть рабство, а подчиняться закону, который ты сам себе установил, есть свобода".

Оказавшийся в меньшинстве не просто должен по процедурным мотивам подчиняться принятому большинством решению, сохраняя при этом право продолжать отстаивать собственную точку зрения. Он обязан признать свои заблуждения и примкнуть к большинству, причем ради собственной пользы и свободы. Ибо строго говоря, речь идет не о большинстве и меньшинстве, а об общей и частной воле, и только подчиняясь первой, человек делается свободным. Упорствующего в своих заблуждениях ради него самого следует заставить отказаться от них и признать правоту общей воли.

При этом Руссо считал, что это не приведет к тирании. Ведь, во-первых, общая воля всегда действует справедливо и в интересах всех, а во-вторых, общая воля имеет объективные границы, определяемые общим интересом. Все, что касается частных интересов, не является объектом общей воли. Из этого следовало, что и государство, будучи неким коллективным "я", обладает всей полнотой власти над своими членами.

Следует отметить тот факт, что суверен властвует лишь одним способом - законодательствуя, т.е. он принимает решения общего характера, а не касающиеся кого-либо в частности.

По Руссо, люди, образуя народ, являются носителями суверенитета, который по сути своей заключается в праве законодательствовать, и это право народ не может передать кому-либо. В связи с этим Руссо является решительным противником представительства. Поскольку суверенитет неотчуждаем, он не может быть представлен.

Цель законодателя состоит не просто в законотворчестве, а в том, чтобы создать идеальное, с точки зрения Руссо, общество и государство. Современное государство предполагает максимально возможное единение граждан при господстве законов, выражающих общую волю.

В государстве Руссо предполагается существование не только суверена, принимающего законы, но и правительства, их исполняющего. Суверен олицетворяет волю, правительство - силу. Воля определяет содержание закона, сила осуществляет его исполнение.

Критерий различения форм правительства традиционный - число правящих. Руссо выделяет демократию, аристократию и монархию. При этом демократия у него возможна только в теоретическом плане. Этот аспект он объясняет следующим образом.

Во-первых, демократии в точном значении этого слова никогда не существовало. Во-вторых, при демократии суверен превращается в правительство. В-третьих, суверен переходит от решения вопросов общего характера к частным.

Для установления действительной демократии требуется соблюдение трудновыполнимых условий: число граждан должно быть невелико, а территория государства мала; должна царить простота нравов и соблюдаться общественное и имущественное равенство.

Таким образом, возможно либо аристократическое, либо монархическое правление. Целесообразность установления того или другого образа правления зависит от многих факторов: размеров государства, численности населения, наличия богатств и т.д. Главное, конечно, размеры территории - чем они больше, тем очевиднее стремление к единовластию.

Следует также учитывать, что правительства, как и государства, в целом склонны к вырождению. Чтобы это предотвратить, необходимо принять меры для сохранения суверена-законодателя, ибо он - сердце государства. Суверен же действует только тогда, когда народ находится в собрании. Руссо настаивает на необходимости регулярных собраний народа. При этом в стране не должно быть столицы, и заседать правительство будет попеременно в каждом городе. Городов же в государстве должно быть как можно меньше.

Суверен обязан постоянно контролировать действия правительства и препятствовать его вырождению. Само по себе учреждение правительства состоит из закона, определяющего форму правительства, и акта назначения должностных лиц в соответствии с ним. При этом суверен не связан этим законом, как, впрочем, и любым другим. Для эффективного контроля за деятельностью правительства и сохранения за народом его верховных прав достаточно периодически устраивать собрания народа, на которых следовало бы ставить два вопроса: "первое - угодно ли суверену сохранить настоящую форму правления; второе - угодно ли народу оставить управление в руках тех, на кого оно в настоящее время возложено".

Руссо предполагает также создать трибунал, орган, не обладающий ни законодательной, ни исполнительной властью, но контролирующий правильность исполнения законов и цензуру, предназначенную для сохранения нравов. Последняя проблема весьма занимала Русо. Он полагал, что нравы являются четвертой особой разновидностью законов наряду с политическими, уголовными и гражданскими. Причем Руссо считал их наиболее важными, ибо от них зависели первые три разновидности законов.

Одновременно с "Общественным договором" из печати вышел и педагогический роман-трактат "Эмиль, или О воспитании". В клерикальных кругах оба произведения вызвали бурю недовольства. Они были подвергнуты публичном) сожжению и в Париже, и в Женеве. Опасаясь ареста, Руссо покинул Францию. В 1762-1767 гг. он вначале скитался по Швейцарии, а затем оказался в Англии. Там его приютил Юм. В конце 60-х годов XVIII в. к Руссо пришла европейская известность, и он вернулся во Францию, переезжая в поискам убежища от одного симпатизирующего ему аристократа к другому. В начале 1778 г. философ, будучи тяжело больным, был приглашен маркизом де Жирарденом в его имение, находившееся в местечке Эрменонвиль близ Парижа. Там Руссо провел последние месяцы своей жизни и был похоронен в парке имения. В годы Великой французской революции останки Жан-Жака Руссо были перенесены в парижский Пантеон.

В заключение можно сказать, что Жан-Жак Руссо занимает почетное место в ряду мыслителей эпохи Просвещения. Для одних он был теоретиком сентиментализма, литературного течения, основу которого составляют культ естественные чувств и простого образа жизни, чувство сострадания к бедному человеку, идеализация природного состояния людей и отрицательное отношение к достижениям городской цивилизации; для других - защитником слияния индивида с общественной жизнью, противником разрыва между личными и коллективными интересами. Кто-то считает его либералом, а кто-то - теоретиком социализма. Однако прежде всего он был политическим философом, оригинально истолковавшим происхождение социального неравенства и пытавшимся найти пути преодоления его отрицательных последствий.

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Руссо Жан Жак

Жан Жак Руссо

Об Общественном договоре, или Принципы политического Права

Перевод с франц. А.Д. Хаютина и В.С. Алексеева-Попова.

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Этот небольшой трактат извлечен мною из более обширного труда (1), который я некогда предпринял, не рассчитав своих сил, и давно уже оставил. Из различных отрывков, которые можно было извлечь из того, что было написано, предлагаемый ниже – наиболее значителен, и, как показалось мне, наименее недостоин внимания публики. Остальное уже более не существует.

________________

* Мы расскажем о справедливых законах, основанных на договоре. Верг.[илий]. Энеида, XI, (лат.).]

Я хочу исследовать, возможен ли в гражданском состоянии какой-либо принцип управления, основанного на законах и надежного, если принимать людей такими, каковы они, а законы – такими, какими они могут быть (2). В этом Исследовании я все время буду стараться сочетать то, что разрешает право, с тем, что предписывает выгода, так, чтобы не оказалось никакого расхождения между справедливостью и пользою (3).

Я приступаю к делу, не доказывая важности моей темы. Меня могут спросить: разве я государь или законодатель, что пишу о политике. Будь я государь или законодатель, я не стал бы терять время на разговоры о том, что нужно делать, – я либо делал бы это, либо молчал.

Поскольку я рожден гражданином свободного Государства и членом суверена (4), то, как бы мало ни значил мой голос в общественных делах, права подавать его при обсуждении этих дел достаточно, чтобы обязать меня уяснить себе их сущность, и я счастлив, что всякий раз, рассуждая о формах Правления, нахожу в моих розысканиях все новые причины любить образ Правления моей страны.

Глава I ПРЕДМЕТ ЭТОЙ ПЕРВОЙ КНИГИ

Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах (5). Иной мнит себя повелителем других, что не мешает ему быть рабом в большей еще мере, чем они (6). Как совершилась эта перемена? Не знаю. Что может придать ей законность? Полагаю, что этот вопрос я смогу разрешить.

Если бы я рассматривал лишь вопрос о силе и результатах ее действия, я бы сказал: пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его, – он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать. Но общественное состояние – это священное право, которое служит основанием для всех остальных прав. Это право, однако, не является естественным; следовательно, оно основывается на соглашениях. Надо выяснить, каковы эти соглашения. Прежде чем приступить к этому, я должен обосновать те положения, которые я только что выдвинул.

Глава II О ПЕРВЫХ ОБЩЕСТВАХ

Самое древнее из всех обществ и единственное естественное – это семья (7). Но ведь и в семье дети связаны с отцом лишь до тех пор, пока нуждаются в нем. Как только нужда эта пропадает, естественная связь рвется. Дети, избавленные от необходимости повиноваться отцу, и отец, свободный от обязанности заботиться о детях, вновь становятся равно независимыми. Если они и остаются вместе, то уже не в силу естественной необходимости, а добровольно; сама же семья держится лишь на соглашении.

Эта общая свобода есть следствие природы человека. Первый ее закон самоохранение, ее – первые заботы те, которыми человек обязан самому себе, и как только он вступает в пору зрелости, он уже только сам должен судить о том, какие средства пригодны для его самосохранения, и так он становится сам себе хозяином.

Таким образом, семья – это, если угодно, прообраз политических обществ, правитель – это подобие отца, народ – детей, и все, рожденные равными и свободными, если отчуждают свою свободу, то лишь для своей же пользы. Вся разница в том, что в семье любовь отца к детям вознаграждает его за те заботы, которыми он их окружает, – в Государстве же наслаждение властью заменяет любовь, которой нет у правителя к своим подданным.

Гроций отрицает, что у людей всякая власть устанавливается для пользы управляемых (8): в качестве примера он приводит рабство*. Чаще всего в своих рассуждениях он видит основание права в существовании соответствующего факта. Можно было бы применить методу более последовательную, но никак не более благоприятную для тиранов.

* "Ученые розыскания о публичном праве часто представляют собою лишь историю давних злоупотреблений, и люди совершенно напрасно давали себе труд слишком подробно их изучать". – (Трактат (12) о выгодах Фр [анции] в сношениях с ее соседями г-на маркиза д"А[ржансона], напечатанный у Рея в Амстердаме). Именно это и сделал Гроций.

По мнению Гроция, стало быть, неясно, принадлежит ли человеческий род какой-нибудь сотне людей или, наоборот, эта сотня людей принадлежит человеческому роду и на протяжении всей своей книги он, как будто, склоняется к первому мнению. Так же полагает и Гоббс (9). Таким образом человеческий род оказывается разделенным на стада скота, каждое из которых имеет своего вожака, берегущего оное с тем, чтобы его пожирать.

Подобно тому, как пастух – существо высшей природы по сравнению с его стадом, так и пастыри людские, кои суть вожаки людей, – существа природы высшей по отношению к их народам. Так рассуждал, по сообщению Филона (10), император Калигула, делая из такой аналогии тот довольно естественный вывод, что короли – это боги, или что подданные – это скот.

Рассуждение такого Калигулы возвращает нас к рассуждениям Гоббса и Гроция. Аристотель прежде, чем все они (11) говорил также, что люди вовсе не равны от природы, но что одни рождаются, чтобы быть рабами, а другие господами.

Аристотель был прав; но он принимал следствие за причину. Всякий человек, рожденный в рабстве, рождается для рабства; ничто не может быть вернее этого. В оковах рабы теряют все, вплоть до желания от них освободиться (13), они начинают любить рабство, подобно тому, как спутники Улисса (14) полюбили свое скотское состояние*.

* См. небольшой трактат Плутарха, озаглавленный: О разуме бессловесных. Уступать силе – это акт необходимости, а не воли; в крайнем случае, это акт благоразумия. В каком смысле может это быть обязанностью?

Итак, если существуют рабы по природе, так только потому, что существовали рабы вопреки природе. Сила создала первых рабов, их трусость сделала их навсегда рабами.

Я ничего не сказал ни о короле Адаме, ни об императоре Ное (15), отце трех великих монархов, разделивших между собою весь мир, как это сделали дети Сатурна (16), в которых иногда видели этих же монархов. Я надеюсь, что мне будут благодарны за такую мою скромность; ибо, поскольку я происхожу непосредственно от одного из этих государей и, быть может, даже от старшей ветви, то, как знать, не оказался бы я после проверки грамот вовсе даже законным королем человеческого рода? Как бы там ни было, никто не станет отрицать, что Адам был властелином мира, подобно тому, как Робинзон (17) властелином своего острова, пока он оставался единственным его обитателем, и было в этом безраздельном обладании то удобство, что монарху, прочно сидевшему на своем троне, не доводилось страшиться ни мятежей, ни войн, ни заговорщиков.

Глава III О ПРАВЕ СИЛЬНОГО

Самый сильный никогда не бывает настолько силен, что бы оставаться постоянно повелителем, если он не превратит своей силы в право, а повиновения ему – в обязанность. Отсюда – право сильнейшего; оно называется правом как будто в ироническом смысле, а в действительности его возводят в принцип. Но разве нам никогда не объяснят смысл этих слов? Сила – это физическая мощь, и я никак не вижу, какая мораль может быть результатом ее действия.

Предположим на минуту, что так называемое право сильнейшего существует. Я утверждаю, что в результате подобного предположения получится только необъяснимая галиматья; ибо, если это сила создает право, то результат меняется с причиной, то есть всякая сила, превосходящая первую, приобретает и права первой. Если только возможно не повиноваться безнаказанно, значит возможно это делать на законном основании, а так как всегда прав самый сильный, то и нужно лишь действовать таким образом, чтобы стать сильнейшим. Но что же это за право, которое исчезает, как только прекращается действие силы? Если нужно повиноваться, подчиняясь силе, то нет необходимости повиноваться, следуя долгу; и если человек больше не принуждается к повиновению, то он уже и не обязан это делать. Отсюда видно, что слово "право" ничего не прибавляет к силе. Оно здесь просто ничего не значит.

Подчиняйтесь властям. Если это означает – уступайте силе, то заповедь хороша, но излишняя; я ручаюсь, что она никогда не будет нарушена. Всякая власть – от Бога (18), я это признаю; но и всякая болезнь от Него же: значит ли это, что запрещено звать врача? Если на меня в лесу нападает разбойник, значит, мало того, что я должен, подчиняясь силе, отдать ему свой кошелек; но, даже будь я в состоянии его спрятать, то разве я не обязан по совести отдать ему этот кошелек? Ибо, в конце концов, пистолет, который он держит в руке, – это тоже власть.

Согласимся же, что сила не творит право и что люди обязаны повиноваться только властям законным. Так перед нами снова возникает вопрос, поставленный мною в самом начале.

О РАБСТВЕ (19)

Раз ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то выходит, что основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения.

Если отдельный человек, говорит Гроций (20), может, отчуждая свою свободу, стать рабом какого-либо господина, то почему же не может и целый народ, отчуждая свою свободу, стать подданным какого-либо короля? Здесь много есть двусмысленных слов, значение которых следовало бы пояснить; ограничимся только одним из них – "отчуждать". Отчуждать – это значит отдавать или продавать (21). Но человек, становящийся рабом другого, не отдает себя; он, в крайнем случае, себя продает, чтобы получить средства к существованию. Но народу – для чего себя продавать? Король не только не предоставляет своим подданным средства к существованию, более того, он сам существует только за их счет, а королю, как говорит Рабле (22), немало надо для жизни. Итак, подданные отдают самих себя с условием, что у них заберут также их имущество? Я не вижу, что у них останется после этого.

Скажут, что деспот обеспечивает своим подданным гражданский мир. Пусть так, но что же они от этого выигрывают, если войны, которые им навязывает его честолюбие, если его ненасытная алчность, притеснения его правления разоряют их больше, чем это сделали бы их раздоры? Что же они от этого выигрывают, если самый этот мир становится одним из их бедствий? Спокойно жить и в темницах, но разве этого достаточно, чтобы чувствовать себя там хорошо! Греки, запертые в пещере Циклопа (23), спокойно жили в ней, ожидая своей очереди быть съеденными.

Утверждать, что человек отдает себя даром, значит – утверждать нечто бессмысленное и непостижимое: подобный акт незаконен и недействителен уже по одному тому, что тот, кто его совершает, находится не в здравом уме. Утверждать то же самое о целом народе – это значит считать, что весь он состоит из безумцев: безумие не творит право (24).

Если бы каждый и мог совершить отчуждение самого себя, то он не может этого сделать за своих детей; они рождаются людьми и свободными; их свобода принадлежит им, и никто, кроме них, не вправе ею распоряжаться. До того, как они достигнут зрелости, отец может для сохранения их жизни и для их благополучия принять от их имени те или иные условия, но он не может отдать детей безвозвратно и без условий, ибо подобный дар противен целям природы и превышает отцовские права. Поэтому, дабы какое-либо самовластное Правление стало законным, надо, чтобы народ в каждом своем поколении мог сам решать вопрос о том, принять ли такое Правление или отвергнуть его; но тогда это Правление не было бы уже самовластным.

Отказаться от своей свободы – это значит отречься от своего человеческого достоинства, от прав человеческой природы, даже от ее обязанностей. Невозможно никакое возмещение для того, кто от всего отказывается. Подобный отказ несовместим с природою человека; лишить человека свободы воли – это значит лишить его действия какой бы то ни было нравственности. Наконец, бесполезно и противоречиво такое соглашение, когда, с одной стороны, выговаривается неограниченная власть, а с другой безграничное повиновение. Разве не ясно, что у нас нет никаких обязанностей по отношению к тому, от кого мы вправе все потребовать? И разве уже это единственное условие, не предполагающее ни какого-либо равноценного возмещения, ни чего-либо взамен, не влечет за собою недействительности такого акта? Ибо какое может быть у моего раба право, обращенное против меня, если все, что он имеет, принадлежит мне, а если его право – мое, то разве не лишены какого бы то ни было смысла слова: мое право, обращенное против меня же?

Гроций и другие видят происхождение так называемого права рабовладения еще и в войнах (25). Поскольку победитель, по их мнению, вправе убить побежденного, этот последний может выкупить свою жизнь ценою собственной свободы, – соглашение тем более законное, что оно оборачивается на пользу обоим.

Ясно, однако, что это так называемое право убивать порожденных ни в коей мере не вытекает из состояния войны. Уже хотя бы потому, что люди, пребывающие в состоянии изначальной независимости, не имеют столь постоянных отношений между собою, чтобы создалось состояние войны или мира; от природы люди вовсе не враги друг другу (26). Войну вызывают не отношения между людьми, а отношения вещей, и поскольку состояние войны может возникнуть не из простых отношений между людьми, но из отношений вещных, постольку не может существовать войны частной (27), или войны человека с человеком, как в естественном состоянии, где вообще нет постоянной собственности, так и в состоянии общественном, где все подвластно законам.

Стычки между отдельными лицами, дуэли, поединки суть акты, не создающие никакого состояния войны; что же до частных войн, узаконенных Установлениями Людовика IX (28), короля Франции, войн, что прекращались Божьим миром (29), – это злоупотребления феодального Правления, системы самой бессмысленной (30) из всех, какие существовали, противной принципам естественного права и всякой доброй политии.

Итак, война – это отношение отнюдь не человека к человеку, но Государства к Государству, когда частные лица становятся врагами лишь случайно и совсем не как люди и даже не как граждане*, но как солдаты; не как члены отечества, но только защитники его.

* Римляне, которые знали и соблюдали право войны более, чем какой бы то ни было народ в мире, были в этом отношении столь щепетильны, что гражданину разрешалось служить в войске добровольцем лишь в том случае, когда он обязывался сражаться против врага и именно против определенного врага. Когда легион, в котором Катон-сын (31) начинал свою военную службу под командованием Попилия, был переформирован, Катон-отец написал Попилию (32), что, если тот согласен, чтобы его сын продолжал служить под его началом, то Катона-младшего следует еще раз привести к воинской присяге, так как первая уже недействительна, и он не может более сражаться против врага. И тот же Катон писал своему сыну, чтобы он остерегся принимать участие в сражении, не принеся этой новой присяги. Я знаю, что мне могут противопоставить в этом случае осаду Клузиума (33) и некоторые другие отдельные факты, но я здесь говорю о законах, обычаях. Римляне реже всех нарушали свои законы, и у них одних были законы столь прекрасные.

Наконец, врагами всякого Государства могут быть лишь другие Государства, а не люди, если принять в соображение, что между вещами различной природы нельзя установить никакого подлинного отношения.

Этот принцип соответствует также и положениям, установленным во все времена, и постоянной практике всех цивилизованных народов. Объявление войны служит предупреждением не столько Державам, сколько их подданным. Чужой, будь то король, частный человек или народ, который грабит, убивает или держит в неволе подданных, не объявляя войны государю, – это не враг, а разбойник. Даже в разгаре войны справедливый государь, захватывая во вражеской стране все, что принадлежит народу в целом, при этом уважает личность и имущество частных лиц; он уважает права, на которых основаны его собственные. Если целью войны является разрушение вражеского Государства, то победитель вправе убивать его защитников, пока у них в руках оружие; но как только они бросают оружие и сдаются, переставая таким образом быть врагами или орудиями врага, они вновь становятся просто людьми, и победитель не имеет более никакого права на их жизнь (34). Иногда можно уничтожить Государство, не убивая ни одного из его членов. Война, следовательно, не дает никаких прав, которые не были бы необходимы для ее целей. Это – не принципы Гроция, они не основываются на авторитете поэтов, но вытекают из самой природы вещей и основаны на разуме.

Что до права завоевания, то оно основывается лишь на законе сильного. Если война не дает победителю никакого права истреблять побежденных людей, то это право, которого у него нет, не может служить и основанием права на их порабощение. Врага можно убить только в том случае, когда его нельзя сделать рабом, следовательно: право поработить врага не вытекает из права его убить (35); значит, это несправедливый обмен заставлять его покупать ценою свободы свою жизнь, на которую у победителя нет никаких прав. Ибо разве не ясно, что если мы будем основывать право жизни и смерти на праве рабовладения, а право рабовладения на праве жизни и смерти, то попадем в порочный круг?

Даже если предположить, что это ужасное право всех убивать существует, я утверждаю, что раб, который стал таковым во время войны, или завоеванный народ ничем другим не обязан своему повелителю, кроме как повиновением до тех пор, пока его к этому принуждают. Взяв эквивалент его жизни, победитель вовсе его не помиловал: вместо того, чтобы убить побежденного без всякой выгоды, он убил его с пользою для себя. Он вовсе не получил над ним никакой власти, соединенной с силою; состояние войны между ними продолжается, как прежде, сами их отношения являются следствием этого состояния, а применение права войны не предполагает никакого мирного договора. Они заключили соглашение, пусть так; но это соглашение никак не приводит к уничтожению состояния войны (36), а, наоборот, предполагает его продолжение.

Итак, с какой бы стороны мы ни рассматривали этот вопрос, право рабовладения недействительно не только потому, что оно незаконно, но также и потому, что оно бессмысленно и ничего не значит. Слова "рабство" и "право" противоречат друг другу; они взаимно исключают друг друга. Такая речь: "я с тобой заключаю соглашение полностью за твой счет и полностью в мою пользу, соглашение, которое я буду соблюдать, пока это мне будет угодно, и которое ты будешь соблюдать, пока мне это будет угодно" – будет всегда равно лишена смысла независимо от того, имеются ли в виду отношения человека к человеку или человека к народу.

Глава V О ТОМ, ЧТО СЛЕДУЕТ ВСЕГДА ВОСХОДИТЬ К ПЕРВОМУ СОГЛАШЕНИЮ

Если бы я даже и согласился с тем, что до сих пор отрицал, то сторонники деспотизма не много бы от этого выиграли. Всегда будет существовать большое различие между тем, чтобы подчинить себе толпу, и тем, чтобы управлять обществом. Если отдельные люди порознь один за другим порабощаются одним человеком, то, каково бы ни было их число, я вижу здесь только господина и рабов, а никак не народ и его главу. Это, если угодно, скопление людей а не ассоциация; здесь нет ни общего блага, ни Организма политического. Такой человек, пусть бы даже он и поработил полмира, всегда будет лишь частное лицо; его интерес отделенный от интересов других людей, это всегда только частный интерес. Если только этот человек погибает, то его держава распадается, как рассыпается и превращается в кучу пепла дуб, сожженный огнем.

Народ, говорит Гроций, может поставить над собою короля. По мнению Гроция, стало быть, народ является таковым и до того, как он подчиняет себя королю. Но такое действие представляет собою гражданский акт; оно предполагает решение, принятое народом. Таким образом, прежде чем рассматривать акт, посредством которого народ избирает короля, было бы неплохо рассмотреть тот акт, в силу которого народ становится народом, ибо этот акт, непременно предшествующий первому, представляет собой истинное основание общества (37).

В самом деле, не будь никакого предшествующего соглашения, откуда бы взялось – если только избрание не единодушно – обязательство для меньшинства подчиняться выбору большинства? и почему сто человек, желающих господина, вправе подавать голос за десять человек, того совершенно не желающих? Закон большинства голосов сам по себе устанавливается в результате соглашения и предполагает, по меньшей мере единожды, – единодушие.

Глава VI ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ СОГЛАШЕНИИ

Я предполагаю, что люди достигли того предела, когда силы, препятствующие им оставаться в естественном состоянии, превосходят в своем противодействии силы, которые каждый индивидуум может пустить в ход, чтобы удержаться в этом состоянии. Тогда это изначальное состояние не может более продолжаться, и человеческий род погиб бы, не измени он своего образа жизни.

Однако, поскольку люди не могут создавать новых сил (38), а могут лишь объединять и направлять силы, уже существующие, то у них нет иного средства самосохранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил, способную преодолеть противодействие, подчинить эти силы одному движителю и заставить их действовать согласно.

Эта сумма сил может возникнуть лишь при совместных действиях многих людей; но – поскольку сила и свобода Каждого человека – суть первые орудия его самосохранения – как может он их отдать, не причиняя себе вреда и не пренебрегая теми заботами, которые есть его долг по отношению к самому себе? Эта трудность, если вернуться К предмету этого исследования, может быть выражена в следующих положениях:

"Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде". Такова основная задача, которую разрешает Общественный договор (39).

Статьи этого Договора определены самой природой акта так, что малейшее видоизменение этих статей лишило бы их действенности и полезности; поэтому, хотя они пожалуй, и не были никогда точно сформулированы, они повсюду одни и те же, повсюду молчаливо принимаются и признаются до тех пор, пока в результате нарушения общественного соглашения каждый не обретает вновь свои первоначальные права и свою естественную свободу, теряя свободу, полученную по соглашению, ради которой он отказался от естественной.

Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной, именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, то создаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто не заинтересован в том, чтобы делать их обременительными для других.

Далее, поскольку отчуждение совершается без каких-либо изъятий, то единение столь полно, сколь только возможно, и ни одному из членов ассоциации нечего больше требовать. Ибо, если бы у частных лиц оставались какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого старшего над всеми, который был бы вправе разрешать споры между ними и всем народом, каждый, будучи судьей самому себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать на то, чтобы стать таковым во всех отношениях; естественное состояние продолжало бы существовать, и ассоциация неизбежно стала бы тиранической или бесполезной.

Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности. И так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет.

Итак, если мы устраним из общественного соглашения то, что не составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующим положениям: "каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого" (40).

Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся следовательно в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданскою общиной*, ныне же именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти, и подданными как подчиняющиеся законам Государства. Но эти термины часто смешиваются и их принимают один за другой; достаточно уметь их различать, когда они употребляются во всем их точном смысле.

* Истинный смысл этого слова почти совсем стерся для людей новых времен: большинство принимает город за Гражданскую общину, а горожанина за гражданина (43). Они не знают, что город составляют дома, а Гражданскую общину граждане. Эта же ошибка в древности дорого обошлась карфагенянам. Я не читал, чтобы подданному какого либо государя давали титул civis (гражданин – лат.), ни даже в древности – македонцам или в наши дни англичанам, хотя эти последние ближе к свободе, чем все остальные. Одни французы совершенно запросто называют себя гражданами, потому что у них нет, как это видно из их словарей, никакого представления о действительном смысле этого слова; не будь этого, они, незаконно присваивая себе это имя, были бы повинны в оскорблении величества. У них это слово означает добродетель, а не право. Когда Бодэн собрался говорить о наших Гражданах и Горожанах (44), он совершил грубую ошибку, приняв одних за других. Г-н д"Аламбер не совершил этой ошибки, и в своей статье "Женева" (45) хорошо показал различия между всеми четырьмя (даже пятью, если считать простых иностранцев) разрядами людей в нашем городе, из которых лишь два входят в состав Республики. Ни один из известных мне французских авторов не понял истинного смысла слова "гражданин".

Глава VII О СУВЕРЕНЕ

Из этой формулы видно, что акт ассоциации (41) содержит взаимные обязательства всего народа и частных лиц и что каждый индивидуум, вступая, так сказать, в договор с самим собой, оказывается принявшим двоякое обязательство, именно: как член суверена в отношении частных лиц и как член Государства по отношению к суверену (42). Но здесь нельзя применить то положение гражданского права, что никто не обязан выполнять обязательства, взятые перед самим собой, ибо велико различие между обязательствами, взятыми перед самим собою, и обязательствами, взятыми по отношению к целому, часть которого ты составляешь.

Следует еще заметить, что, поскольку каждый выступает в двояком качестве, решение, принятое всем народом, может иметь обязательную силу в области отношений всех подданных к суверену, но не может, по противоположной причине, наложить на суверена обязательства по отношению к себе самому, и что, следовательно, если бы суверен предписал сам себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить, – это противоречило бы самой природе Политического организма. Поскольку суверен может рассматривать себя лишь в одном-единственном отношении, то он попадает в положение частного человека, вступающего в соглашение с самим собою (46); раз так, нет и не может быть никакого основного закона, обязательного для Народа в целом, для него не обязателен даже Общественный договор (47). Это, однако, не означает, что Народ, как целое, не может взять на себя таких обязательств по отношению к другим, которые не нарушают условий этого Договора, ибо по отношению к чужеземцу он выступает как обычное существо, как индивидуум.

Но Политический организм или суверен, который обязан своим существованием лишь святости Договора (48), ни в коем случае не может брать на себя таких обязательств, даже по отношению к другим, которые сколько-нибудь противоречили бы этому первоначальному акту, как, например, отчуждение какой-либо части самого себя или подчинение себя другому суверену. Нарушить акт, благодаря которому он существует, значило бы уничтожить самого себя, а ничто ничего и не порождает.

Как только эта масса людей объединяется таким путем в одно целое, уже невозможно причинить вред ни одному из его членов, не задевая целое, и тем более нельзя причинить вред целому так, чтобы члены его этого не почувствовали. Стало быть и долг, и выгода в равной мере обязывают обе договаривающиеся стороны взаимно помогать друг другу; и одни и те же люди должны стремиться использовать в этом двояком отношении все преимущества, которые дает им объединение.

Итак, поскольку суверен образуется лишь из частных лиц, у него нет и не может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц; следовательно, верховная власть суверена нисколько не нуждается в поручителе перед подданными, ибо невозможно, чтобы организм захотел вредить всем своим членам; и мы увидим далее, что он не может причинять вред никому из них в отдельности (49). Суверен уже в силу того, что он существует, является всегда тем, чем он должен быть.

Но не так обстоит дело с отношениями подданных к суверену; несмотря на общий интерес, ничто не могло бы служить для суверена порукою в выполнении подданными своих обязательств, если бы он не нашел средств обеспечить их верность себе.