Эмиграция из ссср. Возвращение эмигрантов в ссср. Семинары: физики на фронте

На дворе 1973 год. А если быть точнее, 6 мая. Суббота. Пока одни советские граждане совершают неторопливые променады по парку Сокольники, другие, любуясь узорами красного ковра на противоположной стене, предаются диванным размышлениям об американской мечте. Третьи, собравшись у главной синагоги на ул. Архипова, обсуждают публичную демонстрацию группы молодых евреев-отказников, состоявшуюся тремя днями ранее на Пушкинской площади.

В 1968 году открылся официальный канал эмиграции в Израиль. Но далеко не всем советским евреям выдавали разрешение на выезд. Начинается, без малого, двадцатилетняя история борьбы за право репатриироваться.

Мы расскажем вам об этих событиях. И приправим наше повествование короткими фрагментами из кинофильма восьмидесятых годов «Москва на Гудзоне». Местами гротескного, местами чересчур американского, но в некоторых смыслах очень показательного. По сюжету саксофонист из СССР Владимир Иванов принимает неожиданное решение просить политиче с кого убежища в Америке. Но мы то с вами прекрасно понимаем, что Иванов по дедушкиной линии Рабинович...

А если родина — Земля обетованная?

На вопрос о том, что такое родина, русский человек незамедлительно ответит: «Это место, где я родился». И не исключено, что добавит нараспев: «Здесь мой причал и здесь мои друзья». Это строка из легендарной песни «Течет река Волга», символичной и очень русской по определению.

У евреев понятие о родине такой четкой формулировки не имеет, оно в какой-то степени субъективно. На иврите слова родина («моледет») и страна рождения («эрец лейда» ) не тождественны друг другу по значению. Вовсе не удивительно: со времен разрушения Второго Храма (ок. 2000 лет назад) в среднем каждые 20 лет происходит крупное переселение евреев из одного места в другое. То есть жизнь двух-трех поколений на одной географической точке — это скорее исключение, чем правило.

Но воздух над еврейскими диаспорами, разбросанными по земному шару, пропитан мечтой о возвращении и объединении на земле отцов. Здесь можно говорить о сионизме — понятии, выражающем особую связь между еврейскими национальными чувствами и Страной Израиля. Получается, патриотизм у евреев тоже особенный, у него — своя идеология.

В иных случаях мотивы переезда в Израиль лишены патетического пафоса. Эмиграция становится вынужденной мерой, а порой и единственным выходом; результатом постоянных опасений за свое будущее или бегством от проявлений антисемитизма.

Так или иначе, исторический путь к горизонту, над которым возвышается святая гора Сион, никогда не был простым для еврейского народа. В частности, для советских евреев — существенной части диаспоры. У большинства из них не имелось оснований с чувством петь: «Гляжу в тебя, Волга, седьмой десяток лет. Здесь мой причал и здесь мои друзья...». Интересно то, что музыку к словам из этой песни написал композитор-еврей Марк Фрадкин.

Перепись населения 1939 года насчитала в СССР около 3 миллионов евреев. К началу 90-х годов этот показатель сократился почти вдвое. Пока переселенцы двумя потоками (алиями) в 70-х и 90-х годах покидали границы, внутри Советского Союза формировалось протестное движение отказников. Так неофициально называли советских евреев, которые получили отказ от властей в разрешении на выезд из страны.

Новый Исход

Решительным действиям евреев в 70-х годах предшествовало резкое усиление эмиграционных настроений в конце 60-х. Что касается первопричин, по различным историческим источникам, в том числе и израильским, дрейфует приблизительно такая формулировка: «К глубоким изменениям в жизни евреев Советского Союза привела Шестидневная война 1967 года». Безусловно, сказочная победа каких-то евреев где-то за три моря сокрушивших всех врагов могла окрылить евреев в СССР. Но едва ли этого хватило бы, чтобы оторваться от земли и перемахнуть через колючую проволоку, отделявшую Страну Советов от всего остального мира.

Заразить идеалами сионистской мечты евреев, прошедших через дискриминационное законодательство революции 1917 года, к сороковым годам эволюционировавших из народа кассиров и аптекарей в динамичный, грамотный элемент советского общества, переживших ужасы Второй мировой войны, было действительно трудно. В большинстве своем они являлись людьми светскими, преодолевшими огонь, воду и медные трубы. Основания для событий, меняющих судьбы сотен тысяч граждан одной страны, прежде всего следует искать в жизни этих граждан, в её реальных условиях.

К концу 60-х годов после былого подъема все слои общества сталкиваются с трудностями в социальном продвижении и получении образования. Огромное количество человек единовременно ощутили свою невостребованность. Антисемитизм и ксенофобия, никогда не исчезавшие со сцены политических действий, но по преимуществу остававшиеся в тени, на этот раз сыграли свою роль. Во-первых, получение образования из немыслимого блага и единственной дороги к равенству давно стало для еврея жизненной нормой и способом поддержания социального статуса, а лишение возможности учиться воспринималось соответственно как вопиющее нарушение фундаментальных прав. Во-вторых, фактическое неравенство затрудняло продвижение талантливых евреев по карьерной лестнице, чем пользовались некоторые ушлые начальники.

Еще до того момента, когда победа в Шестидневной войне была осознана евреями на территории Союза, она повергла в панику с оветски е власт и . Израиль-то, выходит, вполне себе сильная держава, способная показать окружающим, кто здесь хозяин и как себя следует вести. А мы с ним дипломатические отношения год назад разорвали. Антисемитизм — проверенное временем оружие. За решением им воспользоваться последовала активизация антисионистской деятельности во внутренней и внешней политике страны. Сионизм теперь — враг номер один после американского империализма, а гигантская пропагандистская машина направлена на защиту «лагеря мира и социализма». Загремели залпы соответствующих антисионистских публикаций в прессе и аналогичных им псевдонаучных брошюр. Начинается период вытеснения евреев с руководящих постов и престижных отраслей общественной жизни. Конечно, не все они были интеллигентами. Но, как это свойственно простому люду, напасти на передовой класс отождествлялись с собственными несчастиями и вос п ринимались как прочие незаслуженные обиды еврейского народа.

«К самым глубоким изменениям в жизни советских евреев привела их сама жизнь в Советском Союзе. Я совсем не сторонник материалистического подхода к истории, но все же социальные взрывы и народные переселения, как мне кажется, следует рассматривать в свете реальных жизненных условий людей в их обществах прежде всего. Вдохновляющие международные события и народные мечты впоследствии накладывают на эту реальность свою эстетическую печать,» - такую точку зрения предлагает профессор, доктор физико-математических наук Александр Воронель (Воронель А. В. Шестидневная война — причина или предлог? Лехаим, 2007, № 11(187), http://www.lechaim.ru ).

Александр Воронель провел в отказе около трех лет с 1972 по 1974, и за это время организовал первый научный семинар для ученых-октазников, способствовал созданию гуманитарного семинара и принимал участие в его деятельности, инициировал открытие авторитетного отказного журнала «Евреи в СССР» и стал его главным редактором. Но начало протесту было положено раньше, к огда чет ырнадцатилетнетний юноша Саша Поляков (Воронель — это фамилия отчима, усыновившего Александра), сердце которого горело «пожаром классовой борьбы», расклеивал в рабочем поселке Челябинского тракторного завода агитационные листовки с призывом к борьбе против бюрократии и несправедливости.... И был арестован за антисоветскую деятельность, и приговорен к трем годам заключения в детской колонии.

Такова предыстория протестного движения евреев-отказников в Советском Союзе. В самом центре авторитарной страны сосредотачивались сотни евреев и обсуждали вопрос о том, как сбежать из нее. Многие туристы, иностранные корреспонденты и высокопоставленные гости считали своим долгом посетить улицу Архипова в часы шаббата и убедиться в том, что такое действительно возможно.

Часть 2

Напоследок заметим, что быть в отказе можно было не год, и даже не два - существовать десятилетиями. Вениамин Богомольный, например, вошел в «Книгу мировых рекордов Гиннеса» как «самый терпеливый». Он ждал разрешения на выезд в течение двадцати лет (с 1966 по 1986). А жизнь отказника, как мы уже успели понять, – не рафинад.

Но именно в борьбе за внешнюю свободу проявлялась та самая внутренняя свобода, свобода духа, некогда ограниченная жесткими рамками авторитарного мира. Мы расскажем об этом в заключительной части статьи. А пока, минуя библиотеку с учебниками, отправляемся на поиски еврейского отказного самиздата.

Часть 3

В пыльном ящике на книжном развале мы обнаружили стопку ароматных журналов еврейского отказного самиздата. Несли их домой тайком. Читали под желтым светом карманного фонарика «Тарбут» и «Евреев в СССР», Иосифа Бродского и Воронеля. Ловили с замиранием сердца «Голос Израиля». И под хиты 70-80-х годов танцевали.

00:00 /02:19

Oshik Levi - Eyn milim (1971)

Boaz Sharabi - Mi Yada Shekach Yihiyeh (1973)

Matti Caspi - Noah (1974)

Tammuz - Sof Onat Hatapuzim (1976)

Shalom Hanoch - Mehakim Lemashiah (1984)

Gidi Gov - Shlal Sharav (1987)

Yehudit Ravitz - Baa me"ahava (1987)

А теперь продолжаем наш рассказ о жизни евреев в отказе. Как уже говорилось впредыдущей части статьи, внешняя свобода отказника была ущемлена различными факторами. Но, как ни парадоксально, именно эти условия стали благоприятной почвой для освобождения свободы внутренней. С одной стороны травля и преследования, с другой - борьба за право существовать в своем национальном мире. Развиваются различные еврейские институции: образования, печати (самиздата) и взаимопомощи.

Ведь жизнь в отказе складывалась не только из стремления выехать. Необходимо было готовиться к жизни в Израиле или вообще за границей, пытаться сохранить профессиональный уровень. Помогать родственникам, больным, «узникам Сиона» (так называли людей, подвергшихся репрессиям за сионистскую деятельность). По-прежнему оставались семейные обязанности, дети, которых теперь было нужно не только содержать и воспитывать, но и, насколько это возможно, отгораживать от «отказных» проблем.

Русско-ивритские словари и инструкции по выживанию

Преподавание иврита было запрещено на территории Советского Союза с 1919 года, а большевики всех последующих поколений четко проводили в жизнь ленинскую национальную доктрину. И если идиш власти в 70-е - 80-е годы могли терпеть, то иврит – никогда, это ведь квинтэссенция сионизма.

В отказной жизни кружки по изучению иврита («ульпаны») играли крайне важную роль. Изучение языка являлось одним из основных этапов в подготовке к эмиграционной жизни и подразумевало знакомство со светской и религиозной культурой Страны Израиля, ее географией и историей. Этим просветительские функции «ульпанов», как вы можете догадаться, не ограничивались.

Здесь же можно было узнать как подать документы, подготовиться к отъезду и возможному отказу, а так же получить свежие новости сообщества. Продвинутые отказники могли взять информацию о том, через какие каналы передавать данные на Запад, как вести себя с органами государственной безопасности и противодействовать преследованиям, а также где получать помощь в случае экстренных ситуаций. Кроме того кружки иврита, пронизывающие все отказное сообщество, выходили за его пределы и становились связующим звеном между евреями, не находившимися в подаче или отказе, но активно интересовавшимися еврейскими темами.

Чуяло большевистское сердце, что в «ульпанах» что-то не так. Что же, интуиция – шестое чувство. Кружки по изучению иврита являлись центром отказной жизни, местом, где завязывались новые знакомства, перераставшие в доверительные дружеские отношения.

«Горки» и «Овражки»

Московские отказники встречались для обсуждения насущных вопросов прямо под открытым небом (за неимением другой возможности). Собирались на «Горке» да по «Овражкам».

Каламбур каламбуром, а сложилось два своеобразных клуба. «Горка» - в черте города, возле центральной синагоги на идущей под уклон улице Архипова (ныне Большой Староглинищевский переулок). «Овражки» – лесная полянка на одноименной подмосковной станции.

Каждую субботу «Горка» заполнялась евреями разных возрастов и профессий. Здесь знакомились и общались, обменивались мнениями, встречались с иногородними и иностранцами, подписывали письма. Если у приезжего отказника не было знакомых в столице, он мог прийти сюда, познакомиться с активистами, получить информацию о кружках иврита и найти ночлег. Эдакий андеграундный старый Арбат, только для евреев-отказников.

По сути, явление удивительное: в самом сердце авторитарной страны сосредотачиваются сотни евреев и обсуждают вопрос о том, как сбежать из нее. Многие туристы, иностранные корреспонденты и высокопоставленные гости считали своим долгом посетить улицу Архипова в часы шаббата и убедиться в том, что такое возможно.

Юлий Кошаровский вспоминает: «Властям это, естественно, не нравилось, но и запретить евреям приходить к центральной синагоге, служившей важной демонстрацией религиозной терпимости режима, они не могли. <…> Мы вели себя пристойно, демонстраций и митингов возле святого места не устраивали, порядка не нарушали.» (Кошаровский Ю. Мы снова евреи. Иерусалим, 2007. http://kosharovsky.com)

Среди лидеров было немало заядлых туристов. Вторым клубом стал лес на Красной пахре. Назвали «поляной Лунца», в честь Александра Лунца, который, собственно, и предложил собираться там. До места было крайне неудобно добираться, а со временем КГБ узнал о том, что в определенные часы там высаживается много евреев. И автобусы просто перестали останавливаться возле «Поляны». Тогда «лесной клуб», по инициативе опытного путешественника Анатолия Шварцмана, переместили в «Овражки». Первая встреча на новом месте состоялась в 1976 году.

Сам Анатолий Шварцман, рассказывает о стандартной программе «Овражек»: «Как правило, все делилось на две части. Первая часть – содержательная. Она включала краткую лекцию по истории, культуре, традиции, рассказ о приближавшемся празднике или что-нибудь об Израиле, а вторая – еврейские песни. Рассказывал либо я сам, либо кого-нибудь просил. <…> Кроме того, была спортивная часть – футбол, волейбол и прочее. Я все время слушал по израильскому радио конкурсы песни и видел, что у нас есть довольно много людей, которые поют. Я подумал, что мы можем тоже организовать нечто подобное. И тогда мы с Мишей Нудлером и Женей Либерманом решили организовать конкурс еврейской песни. На Суккот всегда приезжало очень много народу – это время и выбрали. Первый раз конкурс состоялся в семьдесят седьмом году и потом уже проводился каждый год.» (Кошаровский Ю. Мы снова евреи. Иерусалим, 2007. http://kosharovsky.com)

Семинары: физики на фронте

Существенную часть советской научной элиты составляли евреи. Ученым, лишенным возможности практиковать свою деятельность в отказе, была необходима привычная ниша, в которой они могли бы не только общаться с коллегами и поддерживать профессиональный уровень, но и использовать коллективный потенциал для решения проблем, связанных с выездом. Была построена система научных семинаров отказников, инициаторами и координаторами которой выступали Александр Воронель и Александр Лернер.

«Когда Воронель впервые предложил идею семинара, далеко не все ее оценили. “Мы боремся за свободу, за то, чтобы вырваться отсюда, – возражали оппоненты, – люди организуют демонстрации протеста, посылают петиции в международные организации. Невозможно прекратить это и заниматься физикой”. Но Воронель, я и некоторые другие ученые стремились сохранить себя профессионально и в то же время участвовать в общей борьбе коллективно как боевая единица, поддерживая контакты с коллегами за рубежом и пытаясь заручиться их поддержкой,» - писал Марк Азбель – советский и израильский физик. Также Марк Азбель в течении двух лет редактировал основанный А. Воронелем политический и литературный журнал «Евреи в СССР».

Семинар — естественная и привычная для ученого форма организации научной деятельности. Высокая концентрация лучших еврейских умов в одном месте — настораживающая и даже опасная разновидность отказной активности для КГБ. Реально ли проведение отказного семинара в условиях повышенного внимания сотрудников государственной безопасности к происходящему?

Границы возможного оценил Александр Воронель. В апреле 1972 года стартовал его первый семинар для ученых-физиков с официальным названием «Коллективные явления». Летом открылся семинар по кибернетике Александра Лернера, где обсуждались вопросы систем управления и применения математических методов в медицине и биологии. А осенью того же года начал работать гуманитарный семинар под руководством Виталия Рубина. В 1973 Юлий Кошаровский организовал инженерный семинар. Эстафетная палочка была передана: со временем инициативу подхватили группы ученых-отказников из других городов.

Самиздат: лирики на фронте

Для Советского Союза самиздат - явление не новое. Знаем, плавали: Анекдоты Игоря Губермана на папиросной бумаге или напечатанный через копирку «Архипелаг ГУЛАГ». Оновная его функция — утоление создаваемого официальной цензурой информационного и интеллектуального голода путем самостоятельного изготовления и распространения печатных материалов.

Библиограф Владимир Карасик определял еврейский самиздат как изданное евреями, для евреев, на еврейские темы. Это так, но не совсем. В самиздате помимо художественной литературы ходили словари, учебники, книги по религии и культуре, газеты, журналы, хроники, письма. Его роль в отказной среде колоссальна: образование, информация, борьба и самовыражение. Но это был не только способ общения с евреев еврейским миром, а еще и связь с Западом, поддержка которого была архиважна в борьбе за выезд.

У любого самиздата есть три составляющие: составление, изготовление и распространение, - каждая из которых преследовалась карательными органами. Вопросы на обыске звучали в унисон: кто дал? Кто взял? Кто издал? А изъяли то всего букварь на иврите.

По сути, отказной самиздат не противоречил советским законам. Содержание издаваемого за редким исключением ограничивалось вопросами национальной самоидентификации и собственно решением выездных проблем. На практике же это означало, что любая объективная информация о Стране Советов, нежелательная с точки зрения властей, могла быть представлена как заведомая ложь. Вес «заведомо ложной информации», перелетевшей за железной занавес, соответственно увеличивался. Ее могли индексировать на как «клевету, направленную на подрыв советского общественного и государственного строя». А это, между прочим, до семи лет лагерей и пяти - ссылки.

Юрий Кошаровский, завершая главу, посвященную самиздату, пишет: «“Самиздат” помог нам выжить в отказе, он был глотком чистого воздуха в затхлой и пронизанной ядовитыми миазмами атмосфере Советского Союза. Для многих из нас он стал окном в большой мир, простиравшийся за пределами “железного занавеса”. Для наших друзей и сторонников за рубежом он стал голосом борющегося движения, помогавшим лучше понять, за что и в каких условиях мы боремся. На страницах “самиздата” выковывалась идеологическая база движения. В 1990 году ворота распахнулись настежь, и стал понятен эмиграционный потенциал – выезд ограничивался только техническими возможностями ОВИРов и таможни. В создании этого потенциала еврейскому “самиздату” принадлежит достойное место.»

Здесь мои братья, здесь мои друзья

За двадцать лет, в период с 1968 по 1988 год, территорию СССР покинуло почти 300 тысяч евреев. И это данные, зафиксированные до официального открытия канала эмиграции. Мы помним о жесткой советской эмиграционной политике в отношении еврейского народа, помним о том, что годовая квота на выезжавших за границу не превышала отметки в несколько тысяч человек. Получается, отказное движение сделало то, что должно было сделать. Люди, жаждавшие внешней свободы, обрели ее, пусть не сразу. Обрели вместе со свободой внутренней. Да. Это победа во всех смыслах.

Есть в истории евреев грустная закономерность: часто повторяются одни и те же трагические события. И вновь на решение проблемы, по сути, группы людей, были направлены силы всего народа.

Советские евреи в общем-то не воспитывались в духе традиционных национальных ценностей, к которым можно причислить заботу о ближнем, безоговорочную помощь нуждающемуся. Однако, несмотря на все сложности, на постоянную травлю и притеснения со стороны государства, на постоянные слухи, распускаемые КГБ в среде отказников, сеявшие недоверие и подозрительность внутри сообщества... «“отказники” в целом не голодали, были более или менее одеты и обуты и в экстренных случаях получали даже западные лекарства. Узники Сиона и их родственники в большинстве своем также получали необходимую поддержку. Всякий раз, когда над кем-либо нависала опасность, делалось все возможное, чтобы защитить его от расправы,» - вспоминает Юлий Кошаровский.

И продолжает: «Наша взаимопомощь преодолевала полную беззащитность советских граждан перед властью, но оставалась при этом очень непростым и опасным делом». Видов взаимопомощи в отказном сообществе было много и каждый ее вид существовал независимо от другого.

Среди евреев оставалось немало состоятельных людей. И, уезжая, некоторые из них оставляли значительные суммы отказникам, с которыми были знакомы лично или слышали по радио. Кроме того, евреи, уже получившие разрешение на выезд, раздавали знакомым и нуждающимся часть личных вещей и мебели перед тем, как покинуть страну. Об этом обычно информировали в ульпанах или на «горке». Со временем в местных сообществах стали составляться списки нуждающихся, помощь стала оказываться более организованно.

Значительную поддержку «извне» оказывали Западные евреи. Они не только высылали денежные переводы, но и отправляли «туристов» с джинсами, камерами и прочими дефицитными товарами к тем отказникам, которые помимо иврита знали английский или французский языки. Те, в свою очередь, помогали остальным. Со временем в Израиле и Европе сформировались специальные организации, занимающиеся этим вопросом. Стала популярной система опеки, когда определенная семья за границей брала на себя заботу о семье отказников, переписывалась с ней и поддерживала морально.

Общая беда снова стала катализатором для активизации генетической памяти и забытых родственных связей, как это происходило на протяжении всей истории еврейского народа. Такую закономерность едва ли стоит объяснять логически. Духовное единство еврейской нации, несмотря на государственные границы и километры, разделяющие диаспоры по всему миру, — это моллекулярном уровне, и это уже — химия.

Задачей настоящего серьезного материала, приправленного забавными роликами, аутентичными фотографиями и израильскими хитами, было показать эмиграцию из Советского Союза глазами евреев-отказников, людей которые потратили года и даже десятилетия на то, чтобы вернуться на родину.

Вернемся к началу. А что такое Родина? Это край отцов, страна матерей. Это место, где ты родился, дом, в котором ты вырос. Vaterland, Motherland, Homeland, Heimatland, - ответы будут разные. Каждому свое. Но если оторвать глаза от разноцветной карты мира, можно увидеть одно небо. И солнце, которое всем одинаково светит. Действительно неважно, где под ним расположен твой причал. Главное, чтобы родной брат, чтобы милый друг были духом рядом с тобой.

Ангелина Цесис

Долгое время из СССР нельзя было эмигрировать законным путем, и только начиная с 1960-х годов советским гражданам власти дали добро на выезд за рубеж, при этом делали все, чтобы максимально усложнить этот процесс.

В поисках свободы

До ратификации в 1973 году Международного пакта о гражданских и политических правах власти СССР формально не признавали права собственных граждан на свободную эмиграцию. Выдача разрешений на выезд зависела только от желания или нежелания властей оказывать содействие в этом вопросе.

С середины 70-х годов власти СССР к желанию граждан покинуть родину стали относиться гораздо терпимее. Эмиграция уже не приравнивалась к антисоветской деятельности, однако по-прежнему воспринималась как предательство. Сам процесс подачи и рассмотрения заявлений на выезд был чрезвычайно громоздким, отягощаясь целым рядом бюрократических формальностей. Задача политработников была проста – по возможности замедлить или даже приостановить массовый отток людей из страны.

Желающие покинуть СССР руководствовались разными соображениями. Одним не нравился советский режим, другие стремились вернуться на историческую родину, третьи надеялись обрести больший достаток, а четвертые просто искали свободы.

Разные варианты были и для того, чтобы покинуть родину. Советского гражданина могли выдворить из страны как политически неблагонадежного (такими были Ростропович или Бродский); он мог сам попросить политического убежища во время загранпоездки (невозвращенцы вроде Тарковского или Видова); власти предоставляли возможность эмиграции в рамках воссоединения семей; так же можно было покинуть страну по этнически-религиозным мотивам.

Преодолевая препятствия

Чтобы навсегда покинуть Советский Союз, например, под видом туриста, недостаточно было получить въездную визу, требовалось еще и разрешение на выезд. Процедура получения выездной визы сопровождалась множеством бюрократических проволочек, а поэтому далеко не все советские граждане выходили из этой борьбы победителями – с разрешительным документом на руках. Вот что ожидало человека, решившего все же получить столь вожделенную бумажку.

Требовалась характеристика на самого себя, где бы содержалась информация о месте и стаже работы, производственных успехах и общественной деятельности. Туда же вписывались данные о семье и предыдущих поездках за границу. Характеристику нужно было заверить тремя подписями – директора, секретаря парткома и председателя профкома. Для лиц, не достигших 28 лет, требовалась еще и подпись секретаря комитета комсомола.

Для получения подписи у секретаря парткома нужно было посещение собрания, где предстояло отвечать на каверзные вопросы: от общественной деятельности до личной жизни. Эту неприятную процедуру требовалось ожидать в течение нескольких недель.

Когда все подписи собраны – характеристика шла на утверждение комиссии райкома КПСС, которая собиралась не чаще, чем раз в месяц. Скользкие вопросы будущего эмигранта ждали и там. Одно неосторожное слово – и вы получаете отказ.

И это не все. Поле успешного прохождения предыдущих препятствий все выезжающие получали анкету формата А3, где нужно было написать данные, как о себе, так и о дальних родственниках. Чем больше подробностей – тем лучше.

На историческую родину

После Шестидневной войны 1967 года, в ходе которой Израиль противостоял арабским странам эмиграционные настроения евреев в СССР заметно усилились. Они не желали больше оставаться в стране, которая поддерживала радикальные палестинские движения.

10 июня 1968 года, уже после разрыва отношений СССР с Израилем, в ЦК КПСС поступило совместное письмо руководства МИД СССР и КГБ СССР за подписями Громыко и Андропова с предложением разрешить советским евреям эмигрировать из страны в Израиль.

5 июня 1970 года группа еврейских отказников решилась на более радикальный способ эмиграции. Для этого они затеяли угон пассажирского самолет Ан-2, следовавшего рейсом № 179 «Ленинград - Приозерск». Попытка угона провалилась, однако это событие стало важной вехой в борьбе за права эмигрантов. После этого события политика Советского Союза в отношении репатриации в Израиль заметно смягчается.

Советское руководство тогда явно ошибалось, полагая, что еврейская эмиграция не примет массового характера. К примеру, если в 1970 году по израильским визам страну покинула всего тысяча человек, то в 1973 году таких было уже свыше 34 тысяч. Всего за период 1969–1975 годов в Израиль прибыло около 100 тысяч репатриантов из СССР.

После прихода к власти Горбачева процесс эмиграции в Израиль приобрел дополнительный импульс. Но теперь евреи покидали СССР лишенные практически всего накопленного состояния, при этом на каждого члена семьи требовалось заплатить выездную пошлину в размере 700 рублей.

Нужно признать, что массовый исход евреев из СССР отнюдь не был вызван конфликтом с властями. Диссидентов наподобие правозащитника Натана Щаранского были единицы. В основном это были люди, мечтавшие о новых перспективах – о том, что государство Израиль предоставит им такие возможности, права и свободы каких они не дождались бы в СССР.

Лучшие перспективы

Первое время репатриация евреев в Израиль происходила через Вену, куда эмигранты добирались на поезде. В то время в австрийской столице работали две еврейские организации из Америки - «Джойнт» и ХИАС.

Один из еврейских филантропов – житель США – обратился в израильское бюро по связям «Натив» с просьбой помочь перенаправить его дальних родственников из Вены не в Израиль, а сразу в Соединенные Штаты. Операция прошла успешно.

Впоследствии многие евреи воспользовались подобной схемой. Делая пересадку в Вене или в Риме, они направлялись к представителям американской стороны, называя себя беженцами и требуя посадить на рейс в Нью-Йорк.

Эти люди знали, на что идут. В период холодной войны в США действовала специальная программа, по которой многие советские евреи и члены их семей могли получить статус беженцев. «Советские евреи обманули три страны: Израиль - насчет сионистских побуждений, СССР - насчет несуществующих в Израиле родственников, а США - насчет политических преследований», – писал прозаик Анатолий Стеклов.

Если в 1973 году из 34733 советских евреев в США отправились 1500 человек, то в 1989 году из 72 тыс. еврейских эмигрантов в Соединенные Штаты прибыло уже 56 тыс. человек –­ около 78%. Наплыв евреев-эмигрантов из СССР оказался настолько массовым, что вынудил Вашингтон ввести квоты на прием советских граждан.

В целом за 1970-1988 годы Советский Союз покинули примерно 290 тысяч евреев и членов их семей.

Не только немцы

Согласно «Закону об изгнанных» немецкой конституции ФРГ обязалась принимать на поселение и в гражданство всех лиц немецкой национальности, подвергшихся в 40-е годы изгнанию с родных земель и проживающих за пределами Германии. Такие лица приезжали в ФРГ в статусе «изгнанных» или «переселенцев» и по первому заявлению имели право получить немецкое гражданство.

В СССР страт подобной эмиграции был дан в 1951 году, когда на родину выехал 1721 этнический немец. 22 февраля 1955 года Бундестаг принял решение о признании ФРГ гражданства, принятого во время Второй мировой войны населением проживавшим в Восточной Европе. Из-за этого указа к маю 1956 года в немецком посольстве в Москве скопилось около 80 тысяч заявлений советских немцев на эмиграцию в ФРГ.

Впрочем, временем настоящего исхода немцев из СССР стало самое начало 90-х. По подсчетам специалистов, всего 1951-1996 годы из СССР, а позднее из бывших союзных республик в Германию переселились 1 млн. 550 тыс. немцев и членов их семей. Интересно, что немцы «по паспорту» из них составляли примерно 4/5, еще 1/5 – это в основном жены, потомки и родственники преимущественно русской, украинской и казахской национальностей.

В целом уже сложилась общепринятая схема деления на периоды российской эмиграции после 1917 года, эмиграции из Советского Союза. Она состояла из четырёх, так называемых эмиграционных «волн», кардинально-отличающихся друг от друга по географической структуре, причинам, продолжительности и т. д.

«Волна» - это не научное понятие, а скорее сугубо образное. Данное понятие широко известно и терминологически сложилось, но в то же время оно с трудом выдерживает нагрузку научного понятия и термина. Их, вероятно, правильнее было бы называть не волнами, а периодами, соответствующими тем или иным хронологическим рамкам; за волнами же следовало бы сохранить несколько иную, более им свойственную нагрузку - всплесков, вспышек или пределов эмиграции.

Поэтому, обозначая в скобках хронологические рамки той или иной волны, нужно помнить о том, что они указывают не более чем на время буквально переселения, то есть на первую фазу эмиграции. Так же имеются и другие фазы не менее значимые, чем первая, и они имеют другие хронологические границы. Например, фаза консолидации эмигрантов, формирования их общественных организаций и прессы и т.д.

экономический эмиграция трудовой

Первая волна (1918-1923)

Первая волна эмиграции хронологически охватывает период с 1917 года по 1920-е годы. Это, в большинстве своём, военные и гражданские лица, бежавшие от победившей в ходе революции и Гражданской войны советской власти, а также от голода. Эмиграция из большевистской России, по разнообразным оценкам, составляла от 1, 5 до 3 миллионов человек. Основными центрами русской эмиграции первой волны стали Берлин, Прага, Белград, Париж, Константинополь, Харбин, Шанхай.

Данную эмиграцию называют так же Белой эмиграцией, и ясно по какой причине. После поражений Белой Армии на Северо-Западе первыми военными эмигрантами стали являться части армии генерала Юденича, изолированные в 1918 году в Эстонии. После поражений на Востоке следующий центр эмиграционной диаспоры (приблизительно в 400 тыс. человек) образовался в Маньчжурии в Харбине. После поражений на Юге пароходы, которые следовали из черноморских в тылу отступающих деникинских и врангелевских войск, как правило, брали курс на Константинополь, который стал на время «Малой Россией».

Вместе с войсками эвакуировались многие гражданские лица, большей частью из интеллигенции, включая академиков и профессоров, около 30 архиереев и тысячи священников.

В 1922 году к ним присоединилось около 150 представителей высшей культуры России (философы, мыслители, ученые, писатели и поэты), незаконно изгнанные со своей родины и депортированные в Западную Европу без никакого суда ни приговора, по личному приказу Ленина, утверждавшего, что коммунистическое государство «не нуждается ни в философах, ни в математиках», ибо оно может быть управляемо «любой кухаркой». Такие как: Николай Бердяев, Иван Ильин, Сергей Булгаков, Семен Франк и др.

Вся эта огромная масса людей обоих полов, включая стариков и детей, была незаконно лишена своего российского гражданства советской властью, без малейшего судебного решения, указом коммунистической интернациональной тирании от 15 декабря 1921 года.

Таким образом, в мире возникла группа численностью приблизительно в 3 миллиона русских эмигрантов и беженцев, оказавшихся незаконно лишенными своего гражданства. Это обстоятельство вынудило управляющего делами беженцев Лиги Наций, лауреата Нобелевской премии Фритьофа Нансена, создать в 1924 году специальный паспорт, затем прозванный «Нансеновским паспортом», с помощью которого подтверждалось «бесподданство» русских белых эмигрантов.

Среди политических, военных, церковных деятелей, покинувших Россию после 1917 года, были Александр Керенский, Павел Милюков, Василий Шульгин, уцелевшие члены императорской фамилии, Петр Врангель, Александр Кутепов, Антон Деникин, другие представители белого генералитета, церковные иерархи Антоний (Храповицкий), Евлогий (Георгиевский), Вениамин (Федченков) и многие другие.

Эмигрантами стали многие деятели русской науки и культуры. Волна эмиграции разлучила с Россией таких деятелей искусства, как Иван Бунин, Александр Куприн, Марина Цветаева, Константин Коровин, Иван Билибин, Александр Бенуа, Марк Шагал, Сергей Рахманинов, Федор Шаляпин и многих других.

Эмигранты первой волны надеялись на скорое возвращение в Россию, ожидая быстрого крушения советского государства. Они считали изгнание своё вынужденным и кратковременным. По этим причинам они стремились жить обособленно, не желая адоптироваться к жизни в тех странах, где они жили. Создавали эмигрантские колонии.

Первая эмиграция была уникальна в количественном и качественном планах. Во-первых, она была самой масштабной эмиграцией, которая произошла в очень короткий период. Во-вторых, она была центром всей эмиграции, исповедовала идею государственности, монархизма, сословность, церковность и частная собственность. В третьих, зарубежная эмиграция сумела сохранить для потомков культурные ценности, разнообразные частные архивы, имеющие бесценное значение для всей России.

У русского человека с исторической памятью всегда было что-то не так. Периодически мы страдаем приступами амнезии, искажением и умолчанием, частенько впадаем в расслабленное состояние любви к садисту или террористу. Можно сказать, что у русских коллективный стокгольмский синдром налицо. В послевоенные годы французская компартия и левая интеллигенция полюбили не только Ленина и Мао, но и Сталина. Как всякий диктатор он обладал гипнотической силой не только над "своим" народом, но и вселил парализующий страх половине мира.

В 2003 году Франция готовилась к 50-летию смерти Сталина.

Телевидение, газеты, журналы вспоминали события, историки и социологи объективно осветили заблуждения и эйфорию "французских левых" тех лет, а в Парижском издательстве "Бельфон" вышла книга "Заманенные Сталиным". Книга написана репортёром-журналистом Никола Жалло, который приехал в Россию в 2001 году снять фильм о французах и русских эмигрантах, добровольно приехавших в СССР после второй мировой войны и так и не сумевших вернуться обратно во Францию.

Никола Жалло снял очень интересный фильм, до него ни в России, ни во Франции эту тему не изучали. По ходу своих многолетних приездов в Москву, поисков живых свидетелей тех лет он писал путевые записки, многие звуковые интервью не могли войти в фильм, вот почему он решил издать книгу. Авторами её являются сами персонажи фильма...

Во Франции, как ни в одной стране Европы, левая "прогрессивная" интеллигенция обожала Сталина. В 1949 году ко дню его 70-летия при участии Поля Элюара, композиторов Пьера Венера и Жозефа Косма, знаменитого поэта и писателя Луи Арагона был сделан фильм "Человек, которого мы больше всего любим". Документальная кинохроника переносит нас в послевоенную Францию, голос Элюара за кадром (со знакомой нам интонацией "счастья") рассказывает как в среде рабочих, крестьян и интеллектуалов готовятся подарки "самому любимому из всех людей".

Вот нормандские крестьяне связали сотни шерстяных носков, выточили из дерева сабо и игрушки, а рабочие из цветного металла отлили мишек и сверхурочно упаковали сувениры в посылки. Школьники и учителя, крестьяне и рабочие написали десятки тысяч писем и поздравительных открыток, наклеили их в альбомы, а кое-кто написал стихи и музыку. И всё это для любимого товарища Сталина! Перед нами возникает Морис Торез на фоне огромного портрета Сталина в до отказа набитом зале перед восторженными слушателями коммунистами, он произносит зажигательную речь во славу "великого кормчего". Зал аплодирует стоя, на глазах слёзы радости и умиления...

Если бы не то обстоятельство, что этот чёрно-белый фильм снят во Франции, начинаешь себя немножко пощипывать и думать, не сошёл ли ты с ума. А может быть это всё театральная постановка, и какой-то гениальный французский Эйзенштейн, нагнал массовку со всей Франции и сляпал очередную заказную пропаганду? Нет, всё так и было, и всё это правда.

На последних президентских выборах в мае 2002 года Франция, наконец, избавилась от социалистов и коммунистов. Последующие парламентские выборы окончательно провалили "левых". Долгие десятилетия страна жила диктатом коммунистических профсоюзов и социалистической цензуры в СМИ, редкие издательства позволяли себе печатать критические исследования о стране Советов. В 1997 году в издательстве "Робер Лафон" вышел увесистый том "Чёрная книга коммунизма" (она была потом издана и в России) о терроре и лагерях в СССР. Голос А. И. Солженицына с некоторых пор стал менее одиноким, а лоск и камуфляж французских левых стал заметно тускнеть.

Исторический фильм во славу Сталина был показан на просмотре в Париже до основной ленты Никола Жалло. Устроители вечера, задумали это как контраст к фильму "Заманенные Сталиным" (производство студии "Амперсанд"). Авторы фильма – режиссер Никола Жалло и его напарник Кзавье Делё в течение двух лет колесили по просторам России и снимали фильм. В тему они входили постепенно, не подозревали какие трагические судьбы встретятся на их пути. Они нашли выживших в лагерях русских французов и просто французов, которые после войны по заманке "Человека, которого мы больше всего любим" на гребне той мистической эйфории и желания быть в пользу своей родине, а порой веря идеям равенства и братства, оказались добровольно в 1946-48 гг. в СССР.

Русских эмигрантов, поверивших, клюнувших на сталинскую пропаганду было очень много, несколько тысяч. Первая волна была ещё до войны, в тридцатые годы (этого я коснусь позже), потом вторая волна возвращенцев после войны и третья в 1956-57гг. Кто-то ехал по зову крови, кто-то страдал ностальгией, кто-то по эмигрантской неустроенности, были французские жёны, мужья и французские коммунисты... Ехали семьями, оказавшись в СССР, многие не добрались до места назначения. По пересечению границы их грузили в зарешёченные телячьи вагоны и прямиком отправляли в лагеря, в лучшем случае в ссылку. Все документы сразу отбирались, в обратную сторону, даже если сразу соображал в какую западню попал, отъезд был "заказан". Кто-то выжил, приспособился, выучил язык, кому-то чудом удалось остаться незамеченным НКВД, кто-то погиб...

Уговоры и предупреждения перед отъездом, что СССР усеян лагерями, как оспой на них не возымели действия, им говорили, что они едут на верную гибель, но они затыкали уши. Ведь "Человек, которого мы больше всех любим" был главой страны-победительницы, он объявил амнистию эмиграции, открыл церкви, вернул погоны офицерам, распустил Коминтерн, произнёс тост за великий русский народ, а главное – он объединился с Черчиллем, Рузвельтом и генералом де Голлем против Гитлера.

Что взять с "простого человека", если главы великих держав в страхе перед "кормчим" поделили в 45 году мир и "сдали" усачу на съедение пол-Европы.

Рёне Вианше-Соклакова, Нина Базилина, Глеб Ратинский, Люси Брюссель, Никита Кривошеин, Алексей Сосинский, Ольга Вишневская и другие... это всё действующие лица и исполнители фильма Никола Жалло. Время телевизионной ленты ограниченно 52 минутами, некоторые персонажи остались за кадром, но они продолжают свои рассказы на страницах одноимённой книги "Заманенные Сталиным". Послесловие к ней написано Никитой Кривошеиным. Он родился в Париже, а в возрасте 14 лет вместе с родителями оказался в Ульяновске. Отец его, блестящий французский инженер, герой Сопротивления, узник Бухенвальда и Дахау, был арестован в Ульяновске по возвращению в 1949 году, а в 1957 Никита сменил его на нарах.

"Представим себе, что вторая мировая война закончилась иначе, и рейх вышел победителем, что, конечно, страшно себе представить и не хочется об этом даже думать. Но если бы это было так, то можно допустить, что такие представители немецкой элиты, как Брехт, Ремарк, Марлен Дитрих, Томас Манн, добровольно и с радостью вернулись бы на родину в Германию. Не правда ли, выглядело бы несуразно и парадоксально?! Но именно так произошло с русской эмиграцией, вернувшейся в сталинскую Россию...". (Никита Кривошеин, отрывок из послесловия)

По зову Сталина молодая француженка Рёне Вианше, приехала в СССР с русским мужем, пожилой матерью и двумя детьми. Как только они пересекли границу в 1947 г., у неё отобрали все документы, зная по-русски несколько слов, с малолетними детьми (муж её сразу бросил) она оказалась в колхозе. Мешая русскую речь с полузабытым французским, она рассказывает, как долгие годы пыталась вырваться обратно в любимую Францию, какую ненависть она испытала со стороны сельчан и какие препоны ей ставила администрация Курска. Однажды каким-то чудом одно из её писем с призывами о помощи попало во Французское консульство в Москве, но чиновники решили не осложнять дипломатические отношения с Советами и положили письмо Рёне Вианше под "сукно". Десятилетия она была окружена одиночеством, недоверием и враждебностью. Слушая рассказы "заманенных", понимаешь, что они, как впрочем, и миллионы других, были подсобным материалом в дьявольской игре "человека, которого любили больше всех".

"Без суда и без закона, он убил три миллиона и его живые полюбили" – так пели блатные в советских лагерях, а когда "ОН" сдох в 53-ем, то во всех церквях СССР служили длинные панихиды и пели "со святыми в упокой..."

Советский кинопрокат был зациклен на фильмах о "врагах народа". Кулаки, беляки, попы-кровопивцы, цари, генералы и прочая нечисть – это всё отрицательные персонажи, даже собаку Чапаева кликали "Колчак". Надо признать, что актёры по системе Станиславского, так хорошо входили в образы "врагов", с таким смаком их изображали, что порой "беляки" вызывали у зрителей больше сопереживаний, чем чекисты.

Вся эта кинолипа о "старой" России была хорошо унавожена дезинформацией. Папиросные листочки "самиздата" были доступны не всем, "вражьи голоса" кое-как доносились из-за заглушек, а правду о том " ну как там?" рассказать было некому. Те, кто возвращался из загранкомандировок, о "загнивании" Запада старался не болтать.

Мы выуживали информацию меж строк, в подтекстах, вплоть до того, что специально ходили на дурацкие фильмы, а перед ними показывали журнал "Иностранная кинохроника". Голос комментатора с патриотическими нотками вещал нам о бедности, прозябании и желании всего международного пролетариата следовать "ленинским заветам". А мы, просеяв и отбросив всю эту пропаганду, как в замочную скважину видели Париж, Лондон, Америку. Мелькали кадры, и как опытные операторы ни старались обрезать и склеить протокольный официоз, мы успевали заметить, что и там люди не звери, ходят на двух ногах и даже красиво одеты, автомобильный парк пестрит разнообразием, а в кафе и ресторанах улыбчивые двуногие вальяжно распивают пиво. Не будем строить иллюзий, были зрители, которые верили, в то, что они "там" все загнивают, а мы со своими пятилетками в три года, скоро их догоним и сзади добавим.

Старшее поколение, наверняка помнит, как в середине шестидесятых вышел на экраны фильм "Перед судом истории". Главный герой – Василий Витальевич Шульгин. Личность историческая, талантливая и значительная. С 1907-1917 он был депутатом государственной Думы, принимал отречение государя Николая II, эмигрировал, потом нелегально появился в СССР в 1925-26 гг, написал несколько интереснейших книг, одна из них особенно заслуживает внимания "Что нам в них не нравится...". Говорят, что многое из неё легло в основу Солженицинской "200 лет вместе"

После войны 1945 года, Шульгин отчасти по возрасту, отчасти по тогдашнему патриотизму остался в Белграде. Далее я приведу рассказ самого В. В. Шульгина во время встречи в начале шестидесятых, с моим тестем И. А. Кривошеиным: "К концу первой недели входа Красной Армии в Сербию, звонят мне в дверь. Открываю, на пороге несколько советских офицеров, в руках огромные пакеты со снедью. "Вот пришли навестить и отдать должное знаменитому человеку!" – представились они. Улыбчивые, симпатичные, я пригласил их войти, накрыли стол, развернули продовольственные пакеты. Старший из гостей предлагает: "Давайте выпьем!". "Я, – говорю, – совсем не пьющий". "Ну, за Победу, одну рюмку! Вы должны!" Не посмел отказаться. Следующее моё воспоминание – гул самолёта, летящего в Москву. Очнулся я на Лубянке". После двенадцатилетнего заключения Шульгин вышел из Владимирской тюрьмы и остался на поселение во Владимире. КГБ не спускало с него глаз.

Во времена хрущёвской "оттепели" в кабинетах Лубянки и Кремля родился проект использовать Василия Витальевича в своих пропагандистских играх. Двум кегэбистам от искусства было поручено скрутить фильм под названием "Перед судом истории". К Шульгину прислали познакомиться якобы журналиста, под псевдонимом "Владимиров". На самом деле это был небезызвестный кинорежиссер В. П. Вайншток. Советскому зрителю он памятен по фильмам "Дети капитана Гранта" и "Остров сокровищ". Его журналистическая и режиссерская деятельность была тесно связана с его основной и реальной работой в НКВД, а прошлое покрыто мраком неизвестности... Второй человек, брошенный на создание этой пропаганды, был режиссер Фридрих Эрмлер. Верный ленинец, конъюнктурщик он мечтал разоблачить в лице Шульгина заговоры эмигрантов вкупе с Антантой против СССР. В этой кинематографической "шахматной игре" Шульгин должен был стать некой пешкой и говорить так, как задумали авторы гэбисты.

Фильм появился на экраны в 1965 году. Я помню как московско-ленинградская интеллигенция выискивала кинотеатры, где показывали "Перед судом истории", ажиотаж был огромный. Фильм шёл три дня, потом его сняли с проката. До сих пор в моей памяти стоит образ элегантного Василия Витальевича Шульгина. Вот он сидит в Таврическом дворце, гуляет по Ленинграду и спокойно, несколько иронично обращаясь к нам, рассказывает о событиях тех далёких лет. В качестве оппонента или как бы собеседника у авторов картины не нашлось подходящих "историков". Сценарий написали для "нашего спеца", а такого не нашлось, доверить это актёру не возможно, поэтому на эту роль пригласили тоже гебэшника.

"Сама идея фильма, особенно его документальный характер, вызывали с самого начала серьёзное беспокойство кинематографического начальства. Тогдашний председатель Госкино Алексей Романов, профессиональный борец с идеологической крамолой, спрашивал Ф. Эрмлера: "Что он (Шульгин) даст нашему кино? Что принесёт советскому народу?" На что режиссёр отвечал ему: "Я старый коммунист. Все мои фильмы политические. И этот фильм – политическая акция, которую я хочу осуществить средствами искусства... Я хочу, чтобы он сказал всем: " Я проиграл" (см. В. Головской, "Застойные семидесятые").

Но как не старались заказчики-авторы, ничего не вышло из этой затеи. Шульгин, не соглашался и не пошёл ни на какие компромиссы, он отвечал на вопросы прямо и требовал убрать все скользкие моменты, на которые не желал реагировать. В общем, подловить его не удалось, и советский зритель испытал к нему не отвращение за "белогвардейское предательство и заговоры в союзе с Антантой", а стыд за враньё и чекистскую пропаганду Вайнштока, Эрмлера и консультанта Блеймана. Шульгин вызвал у публики симпатию, доверие и огромный интерес. После непродолжительного проката " Перед судом истории" запретили, и эта лента до сих пор пылится на полках кинохранилищ.

Шульгин человек исторический. А вот, мой тесть Игорь Александрович Кривошеин, встретил в 1954 году в Тайшетском лагере, очень симпатичного, когда-то состоятельного француза, страшного любителя живописи. В 1947 году, как только это стало возможно, он устроил себе туристическую поездку в Вену – посмотреть тамошних Веласкесов и Веронезе, во вновь после войны открывшемся Музее. Вечером он вышел из гостиницы походить по городу. Сам того не заметив, оказался в советском секторе оккупации. Рядом с ним притормозил джип ("Виллис", как тогда называли эти машины), француз получил сильнейший удар по голове, потерял сознание... Так он оказался в Тайшете с приговором в 25 лет за шпионаж. Таких курьёзных похищений по всей Европе было очень много.

В последние годы я много занимаюсь исследованием жизни и творчества матери Марии (Скобцовой). Долгое время в СССР она была известна как поэтесса "серебряного века" Кузьмина-Караваева, друг А. Блока, да ещё и по очень среднему фильму "Мадам мер Мари", где в главной роле выступает Касаткина. Кино это было чистой воды пропагандой, и мать Мария выставлена в виде монашествующей Зои Космодемьянской.

Дружба Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой, будущей м. Марии с Алексеем Толстым началась в 1911 году. Тогда А. Толстой только что вернулся из Парижа вместе со своей гражданской женой художницей С. И. Дымшиц и новорожденной дочерью Марьянной. В 1912 году у м. Марии вышла первая книжка "Скифские черепки", которая вызвала живой интерес критики и хвалебные отзывы среди коллег литераторов. С этой публикации началась литературная жизнь молодой писательницы. С Алексеем Толстым они встречались в поэтических салонах Петербурга, в редакции "Аполлона" и в объединении "Цех поэтов". Вплоть до своей эмиграции в 1921 году, мать Мария тесно дружила с А. Толстым, он приезжал к ней в Анапу, вместе они бывали у их общего друга Макса Волошина в Коктебеле.

В эмиграции, в Париже, куда она приехала с мужем и тремя детьми в 1921 году, поэтесса, художник и богослов Е. Ю. Кузьмина-Караваева в начале тридцатых годов приняла постриг с именем Мария.

Детство её старшей дочери Гаяны пришлось на годы гражданской войны. Вместе с матерью и отчимом они жили тогда на Кубани. Отношения Гаяны с матерью всегда были тёплыми и доверительными. Дочь унаследовала материнский характер – порывистая, увлекающаяся, готовая всем придти на помощь. В Париже, когда м. Мария открыла свои первые общежития для бедных, Гаяна активно помогала по хозяйству, даже заведовала столовой.

Увлечения "модными" течениями привело её к работе не только на православной ниве, но к занятиям в марксистских кружках. Не будем удивляться и осуждать, почти вся левая интеллигенция России одной ногой стояла в коммунизме, а другой в церковном обновленчестве. Идеи построения "рая на земле" ещё до недавнего времени были вполне актуальны.

Никаких ясных представлений о том, что происходит на самом деле в СССР у Гаяны не было. Зато она запальчиво критиковала "прозападнические" настроения и яростно защищала всё "наше русское", спорила до хрипоты, что "на новую Россию (сталинскую!) в Париже наговаривают, а на самом деле там настоящее возрождение".

В июне 1935 г. в Париже открылся 1-й Конгресс писателей в защиту культуры. Для участия в его работе в составе группы советских писателей приехал и Алексей Толстой. Под аплодисменты единомышленников 23-го июня он выступил с трибуны о "рождении в Советском Союзе нового гуманизма"! Толстой был одним из тех, наряду с Эренбургом, посланцев режима (и не только среди писателей), кто умело лакировал обстановку в СССР. Эту его способность советское руководство искусно использовало для заманивания в СССР писателей, деятелей культуры, философов. Такими жертвами стали М. Горький, А. Куприн, И. Билибин, Святополк-Мирский и другие.

В Париже в дни работы "Конгресса" А. Толстой встречался с матерью Марией. Как бы откровенно трусить ему было не удобно, под постоянным вниманием НКВД ему было разрешено очень многое, да и напутствия в Москве были даны соответствующие. И даже несмотря на это "красный граф" вёл себя крайне осторожно.

Позднее в 1937 г. во время поездки в Лондон А. Толстой признавался, что НКВД "ходит за ним по пятам". Зачем они ходили трудно понять, но вряд ли из опасений, что Толстой сбежит. В этом контексте его свидания в Париже с м. Марией носили не опасный характер, а вполне запланированный. В результате многократных встреч он уговорил Гаяну поехать с собой в СССР. Девушка им увлеклась, писатель её обворожил и многое наобещал.

Возвращались они отдельно от остальных членов делегации через Лондон. Толстой писал с дороги своей жене Н. Крандиевской: "Из Парижа я вывез дочь Лизы Кузьминой-Караваевой Гаяну. Она жила в нечеловеческих условиях и, кроме того, была лишена права работы. Девочка умная, коммунистка, ей нужно учиться в вузе. Я думаю так: до осени она будет жить в Детском Селе, а осенью – в прежней комнате Марьяны Дымшиц. Всю историю про Лизу (она стала монахиней!) и про её дочь Гаяну расскажу подробно".

Странное впечатление производит это письмо – словно бы оно написано не только жене, но и сотрудникам НКВД (с расчётом на возможную перлюстрацию?) Не успев вернуться в Ленинград, 22 июля Толстой в целях "реабилитации" поспешил опубликовать несколько интервью и очерков о командировке, в которых он доказывал свою лояльность. Для критики западной жизни, в том числе русской эмиграции, он не жалел тёмных красок.

Этот метод по отношению к своим соотечественникам за рубежом Толстой применял и раньше: "Исказить, прибавить, раздраконить – благо, никто не ответит". Читая сегодня эти строчки, испытываешь чувство неловкости и стыда за их автора!

Мать Мария отговаривала дочь от поездки, но видно Гаяна была сильно увлечена и даже влюблена. Можно предположить, что дальним прицелом для НКВД была даже не она, а сама мать Мария. Во всяком случае поражает доверительная наивность, некая слепота обоих. Мать Мария напутствовала уезжавшую Гаяну стихами, представляя её библейской голубкой, вылетающей на волю в поисках суши после Великого Потопа. Отъезд Гаяны вызвал негативную реакцию в эмиграции, крайне обострив отношения м. Марии с окружающими. Её и раньше упрекали в стремлении "засыпать ров". Мать Мария иногда и сама подумывала о возможном возвращении на родину, но её время тогда ещё не наступило. Как сильны были иллюзии (а может быть любовь к родине?), что даже в лагере, умирая на нарах Равенсбрюка, в ожидании смерти, мать Мария говорила своим солагерницам: "Если выживу, вернусь в Россию, первое, что сделаю – пойду на могилу Гайяны, потом поеду в Анапу, а уж потом буду бродить по дорогам..." Может быть и хорошо, что не суждено было сбыться этим мечтам?! Как знать, что ждало бы м. Марию по пересечении границы? Арест, расстрел, высылка, лагерь?

Жизнь продолжала испытывать стойкость этой необыкновенной женщины. В конце августа 1936 г. Гаяна скончалась в Москве! Якобы от тифа. Но уже позже, по воспоминаниям А. Ахматовой, выходит, что смерть Гаяны была сопряжена с другими обстоятельствами... Весть об этом дошла до Парижа только через месяц. Мать Мария была сражена горем. Многие опасались за неё, ожидая худшего. Критик К. В. Мочульский, хорошо знавший в те годы м. Марию, передает её слова: "Бессонными ночами я видела Гаяну и с ней говорила... всё было темно вокруг, и только где-то вдали маленькая светлая точка. Теперь я знаю, что такое смерть". Встречи её с А. Толстым в Париже летом 1935 г. были последними. Мать Мария выдержала и этот удар судьбы. Впереди её ждал арест, гибель сына и её самой в печах Равенсбрюка...

Как же сложилась судьба самой Гаяны в СССР? До нас дошли некоторые письма, но не все нам пока доступны, многие до сих пор в засекреченных архивах в Лондоне и не доступны для изучения по политическим мотивам (?).

Пасынок А. Толстого Ф. Ф. Волькенштейн вспоминает: "Мы приехали на машине в ленинградский порт встречать возвращающегося из Франции отчима /1935 г/. Мы увидели его, машущего нам рукой с верхней палубы. Он спускался по трапу, сопровождаемый носильщиком, нагруженным чёрными заграничными чемоданами. С ним рядом шла тоненькая девушка, пугливо озирающаяся вокруг. Взяв её за руку, отчим сказал: "Вот я вам привёз подарок. Ты помнишь, Туся /жена Н. Крандиевская/, Лизу Кузьмину Караваеву? Это её дочь Гаяна. Она коммунистка и хочет жить в Советском Союзе. Гаяна пока будет жить у нас".

Роскошный барский дом рабоче-крестьянского "графа" А. Толстого в Царском Селе отличался открытостью и хлебосольством. Граф обожал пирушки. Кроме большой семьи писателя в нём всегда кто-нибудь гостил или ночевал. В доме было много прислуги и даже лакей – по старинке. Волькенштейн продолжает: "Гаяна стала жить у нас, постепенно свыкаясь с новой обстановкой и новыми людьми. Спустя некоторое время она поступила на Путиловский завод, чтобы получить, как говорил отчим, "рабочую закалку", а затем поступить в ВУЗ. Она вставала в пять часов утра, возвращалась домой измученная. Часто по вечерам она подолгу молча сидела на ступеньках нашей террасы. Как на заводе, так и у нас в семье мало кому до неё было дело".

В Париже Гаяна отличалась какой-то "огненной живостью"! Она напоминала свою мать в её молодые годы. Сама м. Мария очень образно сказала о дочери, что это был "пир огня и света". В СССР это был совсем иной человек, как писал о ней Никита Алексеевич Толстой /сын писателя/: "огня в крови у неё не было". Молчаливость и замкнутость Гаяны объяснялась тем, что она оказалась в совершенно чуждой, не той, о чём мечталось, атмосфере и реальной жизни. Сыновья Толстого, Никита и Димитрий, вспоминали Гаяну как милую, чистосердечную, открытую, живую, приветливую, доброжелательную и весёлую девушку... в то же время очень простую и наивную.

Со слов Никиты Толстого, " в нашем доме были приняты всевозможные розыгрыши, это стало частью нашего быта. А Гаяну можно было легко подловить на любой крючок.

Как-то вскоре после приезда Гаяны в Детское Село кто-то вызвал её вечером на улицу. Неизвестный человек сказал ей "по секрету", что местные подпольные троцкисты хотят установить связь со своими единомышленниками на Западе – не могла бы она поспособствовать им в этом. Гаяна, вернувшись домой, рассказала обо всём Толстому, который посоветовал ей обратиться к сотруднику НКВД, жившему... в их же доме!!! Гаяна сходила к нему. Этим пока дело и кончилось, видимо, это была проверка или провокация, организованная самой же службой НКВД. А если розыгрыш, то весьма жестокий". (архив А. Шустова, сообщено Н. А. Толстым, запись беседы 1986 г)

В Ленинграде Гаяна попыталась разыскивать родных. Известный математик Б. Н. Делоне сразу же отрёкся от племянницы, видимо опасаясь, что она его скомпрометирует, шёл 1935 г. Но Гаяна не унывала, она была уверена, что нашла своё место в жизни как активный строитель социализма! В конце октября 1935 г. сразу по возвращении из Чехословакии, Толстой оформил развод с Н. Крандиевской и женился не на Гаяне, а на Л. Баршевой. Крандиевская с младшим сыном Дмитрием уехала из Царского Села, и Гаяна осталась в доме одна. Когда в декабре 1935 г., после двухмесячного отдыха в Кисловодске новобрачные Толстые вернулись в Детское Село, Гаяны там уже не было. Она уехала в Москву. Кстати, и Толстые вскоре перебрались в столицу, но с Гаяной они больше не встречались: "Долгое время нам о ней ничего не было известно, а ещё много времени спустя мы узнали, что она умерла от тифа. Как звали её мужа, и чем они занимались в Москве, я не знаю". (со слов Л. Толстой-Баршевой, архив А. Шустова)

Гаяна в Москве поступила на службу в проектную контору и вышла замуж за Г. Мелия, с которым была знакома ещё по Парижу. Он находился там в качестве советского студента. Гаяна регулярно писала в Париж своим родным, письма её были наполнены оптимизмом и восторгом, а в апреле 1936 года она поздравила по телефону мать с Пасхой.

Гаяна скончалась скоропостижно 30 августа 1936 г. Согласно официальной версии, основанной, видимо, на слухах из Москвы, причиной её смерти считается тиф. Сомнения по этому поводу позже высказала Анна Ахматова: "ведь от тифа так быстро не умирают, тем более никаких вспышек этого заболевания в Москве тогда не было. Если вспомнить какие это были годы..., то не исключался и акт насильственной смерти". Очевидно, в гибели Гаяны Анна Андреевна Ахматова серьёзно подозревала НКВД, основываясь на собственном печальном опыте.

Пасынка А. Толстого Ф. Ф. Волькенштейна до конца жизни мучила судьба Гаяны: "...совершенно безответственное поведение отчима, который неизвестно для чего привёз Гаяну из-за границы, а затем, занятый своими личными делами, бросил её на произвол судьбы. Все жили своими жизнями. Алексей Николаевич вырвал Гаяну из её, какой бы то ни было, жизни, а затем бросил! Судьба Гаяны тяжелым камнем лежит на моём сердце".

О соблазнах, иллюзиях и заманенности русской эмиграции во времена Советов книга ещё не написана. А было всё: вербовки, похищения, убийства...

На тему статьи смотрите: Книга, автор Н.А. Кривошеина "Четыре трети нашей жизни", первое изд. ИМКА-Пресс, Париж, 1984 г. Второе издание, "Русский путь", Москва. В серии А. И. Солженицына "Наше недавнее".

Сайт: www.mere-marie.com "Жизнь, Творчество, Судьба - Мать Мария"

Понравилось:

"Станислав Яковлев

И еще вопрос.
Представим семью белоэмигрантов.
Самых настоящих, "первая волна", парижский клуб.
И вот эта семья возвращается в СССР в 1957 году.
Вопрос - зачем?
Все, у кого не сложилась жизнь на чужбине - вернулись раньше. Или война вернула.
Все, кто заграницей так или иначе прижился - если и вернутся, то значительно позже.
Что такое "возвращение в Советскую Россию из Парижа" в 1957 году?

Сергей Каленик

В какой степени далее дела развивались по разработанному сценарию, а в какой - спонтанно, судить трудно. Есть разные данные. Из имеющейся у меня информации полагаю, что с одной стороны речь шла об общем понижении статуса русского масонства во Франции. До войны русская эмиграция в Париже была проанглийским лобби, люди занимались жёстким консалтингом по всему полю: от элементарного шпионажа до прямого давления. Это с очевидностью выявилось во время войны, когда русские эмигранты составили чуть ли не треть английской агентуры во Франции. Можно сказать, что сам факт причастности к русской эмиграции в 1945 году давал право на причисление к мифическому «Сопротивлению». Это обусловило карьерный рост русских в четвёртой республике, но вопрос был поставлен ребром: русские получат свою долю во французском истеблишменте, но только в качестве французов, хотя и «друзей Англии». Эмигранты стали переходить во французское гражданство и принимать участие в работе прежде всего французских, а не русских лож. Наличие высокопоставленного русского масонства во Франции потеряло смысл. Поэтому часть высокоградусных кадров (молодых и активных) перебросили в Советский Союз. В том числе - в виде наказания.

С другой стороны англичане хотели укрепить советскую ветвь власти в СССР. Террор 30-х привёл к деградации масонских лож за пределами партийной иерархии, с точки зрения внешнего управления это создавало опасный перекос.

Однако последнее обстоятельство вызвало ярость Сталина. Он спокойно смотрел на комплектацию эмигрантами верхов советской патриархии, но делиться РЕАЛЬНОЙ ВЛАСТЬЮ было не в его правилах. Его вполне устраивал «послегорьковский» режим единоличного идеологического господства.

Поэтому эмигрантское масонство до кормила не допустили и рассовали по провинциальным центрам, а затем оформили «шпионаж», хотя и в игрушечных масштабах. Например, по чудовищным статьям вроде англо-американо-французских диверсий Кривошеин отсидел пять лет в московской шарашке (вместе с Копелевым и Солженицыным).

В какой степени приехавшие масоны «работали»? Думаю, это происходило по епархии МГБ-КГБ, то есть максимум на средних градусах. Окормлялись академическая и творческая интеллигенция, западные дипломаты и корреспонденты. Даже если в 60-е годы они получили право самостоятельно инсталлировать ложи, это использовалось не столько для повышения статуса интеллигенции, сколько, наоборот, для герметизации партийного масонства, действующего помимо Верховного Совета СССР.

Станислав Яковлев

Там много было всякого прикольного, например вот.